Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.10

Голоса у нее почти не осталось, горло перехватило.

– Это с какой точки зрения смотреть, – откликнулся детеныш. – Для нас она – завтрак в постели, а для кого-то мать родная. Но зря не надейся. Рот не разевай. Пропала твоя мать без вести, туда ей и дорога. Впрочем, и тебе скоро туда же. Потерпи, консерва!

Он был маленький, суетливый, рожица красная, волосы завитые и будто крашенные рыжей краской. И губы накрашены. Но почему-то говорил он нормальным голосом взрослой женщины.

Верка замолчала. И от ужаса, и потому, что просто не смогла удержать крика боли.

Ведь когда плачешь, любая боль немного уменьшается. Недаром все дети плачут, когда разбивают коленки.

И время идет быстрее...

– Сейчас, сейчас, – произнесла женщина, подходя к Верке. Ее черные большие глаза увеличились настолько, что заняли половину лица – как у стрекозы. – Сейчас мы осчастливим тебя, недостойная человеческая самка. Ты станешь матерью властелина мира. Ты поймешь свое счастье...

– Больно! – закричала Верка. – Отвяжите меня!

– Нет, сначала ты выполнишь свой долг!

И тут Верка увидела нечто настолько ужасное и отталкивающее, что забыла о боли.

Глава 9

Мы боимся того, что можем понять. Что можем с чем-нибудь сравнить и описать обычными словами.

Если мы видим то, чего не видел раньше ни один живой человек и чего понять невозможно, то мы не боимся.

Это не страх.

Это трепет.

Что отдашь, чтобы этот ужас прекратился?

Все, что угодно, даже половину жизни. Хотя мы и не знаем, что означает этот ужас и откуда он взялся.

Правда, сейчас мне легко описывать то, чего вы не видите и не увидите никогда.

Верке было хуже.

В тысячу раз.

Она увидела, как легко и беззвучно разошлась «молния» на джинсовой рубашке стоявшей перед ней женщины.

Под рубашкой было тело, которое в первый момент показалось Верке покрытым бронежилетом или какими-то латами.

Но это было тело матки. Словно гигантский хитиновый покров чудовищного насекомого.

Женщина зашипела. Как будто разучилась говорить.

Она медленно приближалась к подвешенной Верке, и той было тяжело поднять голову, потому что руки давно онемели и даже уже не очень болели, зато утомительно и нестерпимо ныло все тело.

Верка теряла сознание.

Она и видела все, и не видела, потому что не понимала, что же такое видят ее глаза.

Почему к ней тянется длинная блестящая сабля?... Все ближе и ближе!

Где она видела такую саблю?

– Пожалуйста... – шептала Верка. – Я вас очень прошу... не надо...

Она упустила тот момент, когда в подземелье стало светлее.

Сильный луч ударил из лаза.

– Беги! – завопил детеныш. – Беги же!

Его ножки на каблучках затопали, застучали по каменному полу. И тут же в подземелье вбежали Ванечка, Елена и молодой мужчина в камуфляже.

– Господи! – ахнула Елена. – Что они с ней сделали?

– Нож! – крикнул Ванечка. – Где нож? У тебя что, ножа нет?

– Вас понял, – спокойно ответил мужчина в камуфляже.

Верка слышала эти слова словно сквозь сон, и ей надо было срочно и обязательно сказать что-то важное. Но язык ее не слушался.

– Спокойно, – повторяла Елена, – спокойно. Все будет хорошо.

Мужчина поднял руку с пистолетом, чего Верка уже не увидела, и направил ствол на веревку, на которой висела девочка.

Пистолет совсем негромко чавкнул.

Ванечка подхватил Верку, и они вдвоем положили ее на пол. Верка понимала, почему ее кладут на пол. Ведь стол занят, там лежит мама...

– Где они? – спросил Ванечка.

Елена поднесла к губам Верки тюбик. В рот потекла кислая холодная жидкость.

Верка смогла прошептать:

– В тот ход, в другой...

– Черт побери! – воскликнул Ванечка. – Как же я его сразу не заметил? За мной!

Он кричал, как будто звал в атаку, но получалось смешно, потому что Ванечка слишком похож на доброго кролика. Но молодой мужик в камуфляже его послушался, и они скрылись в темном коридоре.

Верка лежала на полу, а Елена стояла перед ней на коленях и растирала ей кисти рук. Больно было ужасно.

Справа нависал край низкого стола.

Верка знала, что там лежит ее мама.

– Мама мертвая? – спросила Верка.

Она так хотела чуда, в которое сама не верила, что боялась выразить надежду вслух.

На потолке что-то шевельнулось.

Нет, только показалось.

– Ты зачем сюда полезла? – вздохнула Елена, не ответив про маму. – Ты нам все испортила. Иван Сергеевич очень сердится.

– Ну и пускай сердится... Больно же!

– Скажи спасибо, что руки не отвалились.

Верка лежала на спине и все вглядывалась в потолок. Он в той комнате был довольно высоким, может, метра три, даже взрослый мужчина рукой не достанет.

Наконец глаза смогли различить неровности потолка – неправильный цвет и блестящие выпуклости.

Они же насекомые! Очень большие насекомые, которые впитали в себя приметы человеческого разума.

Вот они, на потолке. Замерли, слились с черными досками, нависли, расплющились и замерли так, как умеют замирать только насекомые. Но неверный свет лампочки, висящей в другом углу подвала, луч фонарика в руке Елены, дрожащее мерцание свечечки, горящей в коридоре, – несколько источников света, хоть и слабеньких, создавали паутину лучиков, не столько освещающих потолок, сколько мешающих на него смотреть... И если бы не отражения этих лучиков в замерших стеклянных глазах, их никогда бы не заметить.

А как только Верка догадалась, что насекомые висят над ней, ее охватил такой ужас, что, как в сказке, язык отказался слушаться и она только часто-часто задышала и попыталась вырвать руку, чтобы показать на потолок.

Но Елена Борисовна не поняла, стала успокаивать и удерживать Веркину руку:

– Не волнуйся, деточка, все будет хорошо!

Верка потеряла контроль над собой.

Большие глаза женщины и детеныша – да какая это женщина, какой детеныш! – смотрели внутрь ее и морозили сердце.

Она рванулась, кинулась в сторону, чуть не опрокинула стол, на котором лежало тело мамы, вырвалась из рук Елены и на четвереньках, как собачонка, кинулась к выходу.

И поняла, почувствовала, хоть и не увидела – нет же у человека глаз на затылке, – что исполинские насекомые поползли по потолку в другую сторону, в глубь подвала.

В коридоре Верка распрямилась и вбежала в первую комнату, где так и лежал на полу Олег Владиславович, которого никто не тронул. А рядом – высохшее тельце женщины... Его в первый раз Верка приняла за тельце ребенка.

Елена догнала ее.

– Что случилось? – спросила она. – Тебе что-то померещилось?

– Они там были! Они на потолке над нами сидели и смотрели!

– Ну это маловероятно, – ответила Елена Борисовна. – Мы бы их заметили.

– Вот я и заметила.

Верка села на пол, прислонилась к стене спиной. Сил больше не было. Ни бегать, ни объяснять, ни бояться... Все, кранты!

Елена Борисовна и поверила ей, и не поверила. Она сама боялась, но ей бояться было нельзя, потому что рядом была девочка, которую Елена безумно жалела. Это была такая несправедливость, что именно на Веру, и без того обиженную жизнью, навалилось такое горе и такой страх.

– Это они убили Олега Владиславовича? – спросила вдруг Верка.

Елена присела на корточки возле Олега. Она приложила пальцы к его шее, подняла веко.

– Пока он жив, – сказала Елена. – Пока...

– Их в тюрьму посадить мало, – убежденно сказала Верка.

Елена горько улыбнулась, и Верка в полутьме разглядела ее улыбку.

– А моя мама? – спросила Верка. – Я даже спрашивать боюсь, потому что ничего не понимаю.

– Будем ждать «Скорую», – сказала Елена.

Верка хотела было сказать, что тогда надо маму вытаскивать наверх, чтобы не терять времени. И Олега тоже.

Но не сказала.

Вот если бы мама лежала дома, на кровати, живая или мертвая, Верка бы обнимала ее, целовала, плакала бы. А здесь все происходило как в плохом кино, и Верка была зрителем.