Огнепад (Сборник)

Пристань была крохотная. Где‑то в этом плавучем исполине, скорее всего, находились бухты, которые легко могли приютить «кракена» или «рыбу‑меч». Но здесь оказались причалы для судов поменьше: с десяток парковочных рам свисали с конвейера на потолке – большинство пустовало.

Разведывательное судно для двух пассажиров покоилось в сжатой хватке сцепившихся когтей; конец вспомогательного крана все еще торчал из разбитой стеклянной морды подлодки. Еще одно ненадежно свисало с потолка: нос погрузился в воду, хвост запутался в сломанном кронштейне. Третье, на вид нетронутое, плавало чуть в стороне от затопленной палубы: широкое акулье тело; плоские хвостовые плавники, как у кита; большие глаза блюдцами, словно у мезопелагической рыбы‑топорика. Его звали «Аспидонт», судя по надписи, выгравированной прямо над линией защитной окраски. Подлодка тихо качалась на краю бассейна – хвостом к переборке, носом к дыре в полу. Добраться до нее можно было по затопленному спуску. Воды там было по пояс.

И, как оказалось, очень холодной. Валери покрыла нужное расстояние одним прыжком, сорвавшись прямо оттуда, где стояла, и приземлилась буквально в шаге от люка. Судно закачалось от столкновения, но вампирша даже не шевельнулась. К тому времени, как Брюкс дотащил промокшие ноги и поджавшиеся от холода яйца до корпуса, она уже залезла внутрь, и подлодка с жужжанием стала оживать.

Три сиденья. Дэн рухнул на переднее, потянул за собой люк и задраил его. Валери возилась с приборной доской: «Аспидонт» встряхнулся, забил плавниками и ринулся вперед, чуть не сев на мель среди плававших вокруг канистр и кусков разбитых родственников. Завис на секунду, скребя брюхом затопленный край бассейна; плавники ударили по воде, как у дельфина, и подлодка освободилась.

С рассвета прошло немало часов, но наверху по прежнему парила тьма. Покинутый гиланд маячил над ними, как брюхо горы, готовой обрушиться и расплющить их в любой момент без предупреждения. Снаружи кабины не было ничего: ни рыб, ни планктона, ни волн, испещренных солнечными бликами, ни светлых лучей, танцующих в воде. Даже неразрушимых наносов бессмертного пластикового мусора, вездесущего от полюса до полюса. Ничего, кроме тяжелой черноты наверху и мутно‑зеленого мрака внизу. И еще «Аспидонта» – крупинки, утопленной в стекле.

«И куда теперь? – подумал Брюкс. – Почему я вообще с ней пошел? И почему она меня взяла? Что я для этого создания, если не ходячий обед? Черт побери, с чего я вообще решил, что Джим Мур опаснее вампирши?»

Но Дэн знал: это бессмысленный вопрос, основанный на предположении, будто он сам принимал решение.

Тьма сверху отступила, все поглотила чернота снизу: «Аспидонт» уходил на дно. Сто метров. Сто пятьдесят. Они находились посередине Тихого океана. До дна оставалось четыре километра. Вокруг больше не было ничего, если только Валери не организовала встречу с другой подлодкой.

Двести метров. «Аспидонт» выровнялся.

Вправо. Под термоклином. Скрываясь от сонаров.

Лево руля. С тех пор как они покинули поверхность, Валери не притрагивалась к управлению. Наверное, задала курс, пока Брюкс лежал в ступоре. Траекторию можно было увидеть на приборной доске: тусклая золотая линия шла вдоль восточной части северного Тихого океана. Правда, угол обзора плохой – слишком маленький, и контуров многовато. Так что различить детали Брюкс не мог.

Он знал, куда она решила направиться. Все началось в пустыне: Двухпалатники заманили его на свою треклятую шахматную доску по каким‑то своим причинам, и даже пустили внутрь ради шутки, но Порция и Валери выбросили их из игры, прежде чем монахи раскрыли все карты. Но имя Двухпалатникам было легион, и они не все сгорели на алтаре. Если на вопросы Брюкса и были ответы, то дать их мог только рой.

Дэн наклонился вбок, пока дорожная карта не встала у него перед глазами; хмыкнул про себя, совершенно не удивившись. Валери смотрела в бездну и ничего не говорила.

Она проложила курс к побережью Орегона.

Пророк

Есть люди, которые постоянно топят себя во имя просвещения. Они забираются в стеклянные гробы, которые называют призмами, задраивают крышку и открывают вентиль, пока полностью не погрузятся под воду. Иногда оставляют пузырь воздуха на поверхности – совсем крохотный, только нос высунуть; иногда и его нет. Это не самоубийство, хотя время от времени люди так умирают. Они сказали бы, что все с точностью до наоборот: ты не жил, пока не испытал ощущение смерти. Но тут все гораздо глубже, это не поверхностное увлечение адреналиновых наркоманов. Фетиш призматиков происходит от эволюционных основ сознания как такового. Протяните руку к огню – и подсознательный рефлекс отдернет ее до того, как вы почувствует боль. Только когда разные цели вступают в конфликт – например, руке больно, но уронить горячий поднос на ковер не хочется, – пробуждается сознание и решает, какому импульсу подчиниться. Задолго до появления искусства, науки и философии у сознания была единственная функция – не просто выполнять двигательные команды, а связывать противоречащие друг другу побуждения. Когда тело лежит под водой и задыхается, трудно вообразить более конфликтующие императивы, чем необходимость дышать и задержка дыхания. Как сказала мне одна из призматиков: «Ляг в гроб и скажи мне, чувствовал ли ты хотя бы раз в жизни себя более осознанным». Этот фетиш – слишком громко называть его движением – похож на проявление некоего противодействующего нам импульса, реакцией на что‑то. Утопление – крайне неприятный опыт, как ни крути (я не принял предложение женщины, у которой брал интервью). Трудно представить, какой стимул мог спровоцировать настолько сильное сопротивление и неистовое желание утвердить свое сознание, ощутить его. Ни один призматик не смог пролить свет на этот вопрос. Они не думали о своих действиях в подобных терминах. «Мне просто важно знать, кто я такой, – сказал мне двадцатиоднолетний ВКУ‑мастер [268]. – Важно… быть наготове». Но его слова казались не столько ответом, сколько еще одним вопросом.

Кейт Ханиборн. Путешествия с моим муравьем: гид исходника по неизбежному устареванию (2080)

Монстры дают нам храбрость изменить то, что мы можем: они – наши воплощенные первобытные страхи и ужасающие хищники, которых можно победить, только приняв вызов. Боги же дают нам покой принять то, что мы не можем изменить: они существуют для объяснения потопов, землетрясений и всего того, что лежит вне зоны нашего контроля. Я совершенно не удивился, когда узнал, что вампиры в монстров не верят.

А вот их вера в богов, признаю, застала меня врасплох.

Дэвид Никль

В глуши Орегонской пустыни, безумный, как пророк, Дэниэл Брюкс открыл глаза и увидел привычную груду обломков.

Монастырь лежал в руинах. Широкие каменные ступени главного входа поднимались перед Дэном, растрескавшиеся и покореженные, но, по большей части, целые. За ними, слева от небольшого пятна песка, расплавившегося до стекла, в порывах утреннего ветра дрожала палатка. Он вывез ее с другой стороны долины вместе с припасами и оборудованием, хотя никак не мог вспомнить, когда это сделал, – но последнее время практически не спал в ней. Она почему‑то казалась ему похожей на клетку, а под небом он чувствовал себя лучше. Теперь Брюкс использовал палатку лишь под склад.

Дэн встал, потянулся и почувствовал, как хрустят суставы, когда солнце заглянуло в щель между упавшими камнями. Повернулся, обозрел свои владения. Одна часть монастыря почти уцелела, другая же превратилась в полуразрушенную груду обломков. Урон шел по наклону, будто энтропия медленно пожирала здание с севера на юг.

Впрочем, она оставила после себя тропу: небольшой каньон в руинах, ведущий к саду. Трава на лужайке, которую сразу не завалило мусором, умерла, пожухла и стала ломкой: лишь вокруг одного из пьедесталов с чашей для омовения храбро сражался за жизнь пятачок зелени. Этот самый пьедестал, осененный некой формой магии, не тронуло опустошение, изничтожившее все вокруг. В чаше даже имелась аликвота застоявшейся воды: в знойный полдень или в морозную полночь ее уровень никогда не менялся. Наверное, одна из разновидностей капиллярного эффекта. Сердцевина из пористого камня, впитывающего влагу из глубокого водоносного слоя. Вместе с припасами, оставшимися со времен отпуска, Брюксу этого пока хватало.