Минучая смерть

Феде хотелось, чтобы эти глаза не спрашивали, не искали защиты, но представить их твердыми, спокойными он не мог, терзался и вскакивал во сне. Однажды ему приснилось, будто он подбежал к какой-то камере, через волчок заглянул в нее, увидел жандармов, Сашу, с криком проснулся, увидел рядом с собою Казакова и испуганно вскочил:

- Вы что?

- Вы кричите во сне. Лягте на правый бок.

Сердце Феди сжалось от гнева, и голос зашептал ему, что Казаков подслушивал, о чем он говорил во сне... Да, да, не похож на сыщика, а войди в него, узнай...

XVIII

Поздним вечером надзиратели растолкали Федю и через мглистый, залитый тоскою коридор вывели на лестницу.

На стенах ломались лохматые тени, звуки шагов прыгали вниз, а навстречу, из сырого холода, по ступенькам стлалось шуршащее эхо.

- Куда вы меня?

- Иди, узнаешь.

В нижнем этаже, за визгливой дверью из железных прутьев, Федю обыскали и ввели в контору. Его охватило теплом, ярким светом и запахом папирос. Из-за стола поднялся ротмистр:

- Доброй ночи, господин Жаворонков. Садитесь, пожалуйста. Я с вашим делом тороплюсь. Курите. Оказывается, ничего серьезного нет, и вы напрасно погорячились с господином полковником. Конечно, и он поступил несколько опрометчиво, но он добрейший человек. Его ввели в заблуждение показания вашей невесты. Видите.... Но лучше я зачитаю вам показания Александры Семеновны, а затем мы посоветуемся, как вам поступить. Нам уже ясно, что ваша роль в атом деле случайна и, как бы сказать... ну, более связана с побуждениями сердечного характера, хехе-хе... Но разрешите...

Подрезанные усы ротмистра были в пятнах мутной прокуренной седины и напоминали приклеенные к губе аккуратные щеточки. Он распахнул папку и принялся читать показания Саши. В них говорилось, что в такой-то вечер, во столько-то часов, к ней, Саше, явился Федя, взял из квартиры чулочниц вещи и унес их. Стук часов на стене.

начал отдаваться в ушах Феди грохотом, пол стал мягким, засасывал ноги, но возле сердца, в том месте, где начинало жечь от безнадежности, шевельнулось сомнение и голосом озорного мальчишки насмешливо крикнуло: "Хо, Федь, да он на пустой крючок хочет поймать тебя!"

В горле Феди запершило. Он дослушал ротмистра и, наливая голос ленью, тихо спросил:

- А почему же она не сказала, какие я вещи взял у нее?

Ротмистр смазал улыбкой губы и успокаивающе поднял руку:

- О, это пустяки! Мы знаем, какие вещи, они у нас.

Вас должно тревожить то, что вы взяли эти вещи не у Александры Семеновны, а в типографии местного комитета этой самой... ну, партии...

Федя почувствовал, что ротмистр не знает, какие вещи он взял и8 типографии, в чем они были, и решил играть свою роль смелее:

- В какой типографии? Чего вы хотите от меня?

Ротмистр верил в силу своих глаз, уставился ими в глаза Феди и зашептал:

- Я, поверьте, я ничего от вас не хочу. Разве у меня могут быть основания желать вам зла? Вот именно потому, что их нет у меня, я и пришел к вам в такую пору. Вам надо лишь указать, кому вы сдали эти вещи, больше ничего.

"Ага, ты думаешь, я один переносил вещи? Значит, все у тебя враки, и ты ловишь меня", - обрадовался Федя и, округлив глаза, взволнованно проговорил;

- Я в тот вечер ни у кого никаких вещей не брал!

Ротмистр погладил усы и просветлел:

- Знаете, я был уверен в этом. Вопросы я задаю вам пишешь формально, лично я ни на чем не настаиваю, ибо, -ибо...

Он запнулся и, как бы делая над собой усилие, сказал:

- Ибо, между нами, конечно, говоря, я расположен почему-то к вам и верю, что вы обманывать меня не станете. Вам надо только помочь мне распутать это. Ну, укажите, где и с кем вы были тогда с сумерек по момент ареста. Это необходимо для того, чтобы я смог показаниями свидетелей доказать вашу непричастность к этому и освободить вас. Где вы были?

"Эх, и ловок же!" - подумал Федя и, помедлив немного, спросил:

- А если я был у мужней жены?

Ротмистр перекосил губы и приосанился:

- Господин Жаворонков, оставьте шутки. Вас подозревают в тяжелом преступлении, и вы не мешайте мне, пока вас не потребовали в Петербург. Там с вами будут говорить иначе.

Феде было ясно, что ротмистр все обдумали заранее распределил места своим улыбкам, смущениям, испугам. Это занимало его, во ему не хотелось, чтобы ротмистр уловил в его голосе нотки игры, и он обиженно протянул:

- Ну да-а, мне шутить нельзя, а вам можно.

- Помилуйте, разве я шучу? Я среди ночи явился, хотя, кажется, не обязан делать этого...

Федя до боли прижал к колену кулак и глухо забормотал:

- Выходит, мне еще благодарить вас надо. Взяли меня, лишусь я на заводе места. Ну и ладно. По-вашему, значит, я виноват в чем-то. Вот и орудуйте, доказывайте, судите.

А мороки вашей мне не надо. И без нее тошно, надоело...

Федя положил ногу на ногу и отвел в сторону глаза.

- Позвольте, - всполошился ротмистр, - вы что же, отказываетесь разговаривать со мною? Благодарю, благодарю...

Он раскрыл портфель и зашуршал бумагами. Федя представлялся ему уже сбитым с толку, добрым, влюбленным теленком. В то, что у него хватит выдержки на длительное молчание, он не верил и улыбался. Федя морщил лоб и досадовал на себя: "Напрасно я сразу не отказался разговаривать с ними". От сознания, что больше ему не надо вапоминать свои показания, что он не даст ротмистру повода поймать его на противоречиях, ему было спокойно, даже весело.

В руках ротмистра шуршали бумаги, за дверью мерно ходил надзиратель. "А далеко ушел бы, кабы шел", - подумал о нем Федя и принялся считать его шаги. На второй тысяче ротмистр сбил его:

- Ну-с, будем продолжать? Я вас понимаю: иногда необходимо собраться с мыслями, а?

Федя покосился на часы, отметил, что промолчал больше получаса, и перевел взгляд на окна. Фонарь освещал решетку, на ней бисеринками сверкали капли не то дождя не то растаявшего снега. "Скоро зима уже. У отца от сырости мозжит нога, а эти подлецы разворотили печку..."

- Да неужели вы серьезно решили не отвечать мне? - опять нарушил тишину ротмистр и, подождав немного, поднялся: - Посмотрим, но предупреждаю: я начинаю менять мнение о вас. Уведите!

В камеру Федя шел с усмешкой: "Взял? Погоди, еще возьмешь". От расспросов Казакова он отмахнулся:

- А ничего особенного. Какой-то барин допрашивал.

Теперь долго не придет.

И не пойди ротмистр после допроса к знакомым на ужин, так и случилось бы. За ужином было весело, ротмистр выпил больше, чем надо, за картами почувствовал себя легким, сильным, рассказал о молчании Феди и прищелкнул пальцами:

- Но мы его отучим подражать пломбированным вертопрахам, отучим, у нас для этого есть пикантненькие методы...

С мыслью о Феде,ротмистр ехал домой, с мыслью о нем проснулся, то и дело щелкал пальцами и бормотал; - Посмотрим, посмотрим! - и раньше обыкновенного поехал в жандармское.

Вахмистр и прыщеватый человек старательно помогали ему готовиться к продолжению допроса. В тюрьму вечером он ехал в волнении, как на охоту. Введенного Федю встретил улыбкой, опять предложил ему папиросу, не замечая его молчания, читал показания старухи Свечиной, ее соседа, видевшего будто бы, как Федя выносил в переулок вещи.

Федя притворялся сонным, откровенно зевал, но слушал жадно, освежался словами ротмистра и сдерживал улыбку: "Лови, лови чижа на молитву!" Его до коликов угнетало то, что он не знает почерка Саши. Позывало взять у ротмистра показания и сказать:

- И зачем вы запутываете меня? Разве Свечина так подписывается?

Отмолчав больше часа, о-н уверился, что жандармы ничего не знают. Ротмистр почувствовал это, выбранил себя за болтливость у знакомых, но не отступил. И на третью, и на четвертую ночь надзиратели расталкивали Федю и, ворча, что им ни днем, ни ночью нет покоя, вели его в контору.

- Ну-с, не устали еще молчать? - улыбался ротмистр. - А мне это начинает нравиться...