Иктанэр и Моизэта

Но монах и ученый чувствовали лишь новое глубокое удовлетворение при виде того, до какой степени они сумели своими силами преобразовать это тело и ум и сделать его орудием своих безумных планов. И они с нетерпением ожидали рассказа, который должен был поведать им Иктанэр.

Ровным и изящным шагом стройный Иктанэр направился в глубину подводной залы. Почти так же легко, как он, — так как свинец в их подошвах под водой терял большую часть своей тяжести, — следовали за ним Оксус и Фульбер. Вскоре они были перед каменными скамьями и креслами, на которых водоросли служили живыми и мягкими подушками. На одном столе чистого полированного камня в широких вазах из перламутровых раковин навалены были раковины, моллюски и съедобные водоросли. В то время, как Оксус и Фульбер уселись в кресла со спинками, Иктанэр поместился пред ними на скамье.

— Ешь, сын мой, — проговорил монах. — Ты будешь говорить потом.

Но еда Иктанэра была непродолжительна. Он ловко открыл раковины золотым кинжалом, который висел на охватывающем его бедра аллюминиевом поясе, и проглатывал их содержимое, предварительно быстро и сильно разжевав его. Потом он брал ярко-красные анемоны и, оборвав их отростки, откусывал от них, как дети кусают персик.

— А теперь, — сказал он, окончив, — я могу вам рассказать о моем путешествии. Это всего несколько слов.

И с безотчетностью, которая была бы чудовищной, если бы не была искренней, он описал свой головокружительный пробег от острова Гельголанда до Иокогамы. Он рассказал, как прицепив свои мины к бокам человеческих кораблей, он пускал в ход их часовой аппарат, обеспечивавший взрыв, спустя лишь десять минут, и затем уносился прочь и был уже далеко, когда взрывался корабль.

— В Шербурге, — подробно объяснил он, — стальные сети преграждали оба входа на рейд. Тем не менее, отец мой, вы мне велели разрушить один форт. Я вспомнил, что вы мне советовали по поводу человеческих хитростей. И я остерегался малейшим образом прикоснуться к этим сетям… Оставив «Торпедо» на дне моря, я вплавь пустился искать себе проход. И быстро нашел одно место, где низом своим сети, зацепившись за две скалы, повисли над дном и оставляли под собой свободный проход. Я сейчас же и воспользовался этим местом для моего входа и выхода. Затем снова поместился на «Торпедо» и пустился в дальнейший путь.

Он объяснил, как взорвал два судна в Гибралтаре и мост между Тарасконом и Бокэром, потом — броненосец в Специи и так далее, и так далее до Иокагамы и до поднятия белого флага, — по переданному от Фульбера по подводному телефону приказу, — на неподвижном буйке в гавани Сан-Франциско.

— Мне немало стоило труда, — объяснил он, — найти кусок необходимой материи. И я должен был взять парус с одной из шлюпок в самой же гавани Сан-Франциско… Это было в глубокую ночь, и меня никто не видал. Что касается самой надписи, то мне пришлось сделать ее кровью дельфина, которого я специально для этого убил…

Иктанэр с гордостью рассказал этот трагический эпизод, и следующими словами, точно передающими состояние его души, закончил свой рассказ:

— Ну что же! Отец мой и учитель, довольны вы мною? Как вы думаете, теперь люди покорятся вашей воле и вернут нашей расе владычество над миром? Или же нужно мне отправиться опять и истребить все, что я увижу плавающего на поверхности морей? Говорите! Приказывайте! Я буду с радостью повиноваться.

Если бы лица людей не были скрыты касками, то Иктанэр мог бы заметить, как при этих словах злой огонек блеснул в глазах монаха и жестокая загадочная улыбка скользнула по губам Оксуса.

— Надо подождать, сын мой! — отвечал Фульбер вздрагивавшим от жестокого удовольствия голосом. — Мы дали людям отсрочку до конца месяца, пусть одумаются, решат и ответят… Мы подождем!.. Что же касается того, довольны ли мы тобой, это — вполне!

Прошла минута молчания. Фульбер и Оксус видимо взвешивали в своем уме, что им осталось еще совершить для осуществления их мрачных и грандиозных замыслов. Иктанэр же очевидно отдался воспоминаниям о тех чудесных историях, которые поведал ему Фульбер насчет прошлого расы иктанэров.

Голос монаха — первый нарушил это молчание, чреватое неохватными мыслями.

— Сын мой, — проговорил он, — мы хотим доказать тебе наше удовлетворение. И для этого мы собираемся снять запрет, который может быть должен был показаться тебе тяжелым. Из благоразумия мы полагали препоны твоей свободе…

— Какие препоны, отец мой? — спросил Иктанэр.

— Оксус, — спросил монах, — ты будешь моего мнения, что дитя наше впредь может на свободе гулять вокруг Затерянного острова?

— Это именно я и собирался высказать, — ответил тот.

— Отлично! Тогда, сын мой, — заговорил снова монах, обращаясь к Иктанэру, — знай: доселе из-за страха только безопасности и в предвидении будущего мы просили тебя никогда не выходить из этих подводных гротов, служащих тебе жилищем и надежною защитой. Впредь же ты можешь по своему усмотрению переступать решетку, отделяющую тебя от свободного моря, и которую мы открыли лишь для дальних и вполне определенных путешествий. Отныне эта решетка будет или закрыта или открыта по твоему желанию.

— Благодарю, отец мой, благодарю вас! — с выражением полнейшего удовольствия воскликнул Иктанэр. — В самом деле, я немножко скучал от невозможности прогуляться, тихонько поплавать вокруг острова и дать себя покачать волнам на поверхности моря, под лучами солнца.

— Но мы должны тебе рекомендовать следующее, — проговорил Оксус: — никогда не удаляйся от Затерянного острова дальше одной мили и не будь в отсутствии больше пяти часов. И если во время твоих прогулок ты увидишь какой-нибудь корабль, то не показывайся ему, а если тебя застанут врасплох, не задумывайся взорвать его и перебить всех людей, которые попытаются спастись вплавь…

— Больше того, — заговорил снова монах, — мы должны тебя предупредить, что если ты будешь гулять даже среди скал Затерянного острова, то и тогда ты рискуешь встретить людей. Не обращай же на них внимания, не разговаривай с ними, даже не смотри на них. Их надо презирать! Это те люди или их потомки, которых мы некогда обратили в рабов; и они — наши слуги. Впрочем, я им велю не сметь приближаться к тебе и говорить, если они тебя увидят. Для них ты должен быть как господин, как Бог! Не снисходи даже до того, чтобы они увидели, что ты замечаешь их существование!..

— Ваше желание будет для меня правилом, — отвечал Иктанэр. — А могу ли я выходить с «Торпедо»?

— Да, — отвечал Оксус, — он всегда будет готов… Но с ним никогда не уходи дальше двадцати миль. И когда ты выйдешь без него, бери всегда с собой кинжал, чтобы оборониться против акул, которые могут тебя встретить.

— Хорошо, отец мой, я приму все эти меры и буду точно их исполнять.

— Так и надо, сын мой! — ответил монах.

— А теперь, — заговорил Оксус, — подними руки, чтобы мы могли тебя выслушать и посмотреть, хорошо ли твое здоровье?

С доверчивой улыбкой Иктанэр приблизился к Оксусу и поднял руки. Под мышками у него с каждой стороны серебристая чешуя оставляла между собой круглое пустое место в десять сантиметров в поперечнике. И на этом пространстве видно было белое тело Иктанэра, и на нем было по пяти горизонтальных щелей, имевших вид очень тонких губ. Это были внешние отверстия бронх, совершенно подобные жабрам акулы из породы скванов. Они-то и позволяли этому человеку дышать и жить подобно рыбам. Оксус раздвинул их складки и осторожно ощупал пальцем внутри их.

— Открой рот и вздохни сильно! — сказал он.

Иктанэр повиновался. Вода с силою ворвалась в рот, но почти сейчас же с кипением выступила в эти искусственные отверстия бронх, — он еще много раз правильно и ровно вздыхал. Тем временем Оксус приложил на грудную клетку юноши внешнюю трубку своего микротелефона, затем — на бока и спину. Он выстучал его и внимательно ослушал. Наконец удовлетворенно поднял голову.

— Все отлично, — сказал он внимательно ожидавшему Фульберу, — никогда еще наше дитя не чувствовало себя лучше.