Всемирный следопыт, 1925 № 07

— Если меня считают политическим преступником, — заключил я, — так об’явите мне об этом. Если же нет, то я прошу, чтобы со мной поступали, как с простыми ссыльно-каторжанами.

Через несколько дней после этого разговора я узнал, что меня отчислили из категории «А» и что, вследствие этого, скоро должны взять с Островов Спасения. Действительно, не прошло и трех недель после достопамятного воскресенья, как меня на пароходе «Марони» отправили в Кайенну, где я пробыл немного меньше месяца. Однажды меня переправили в Монсинерский лагерь, верстах в семнадцати к северо-востоку от столицы.

Как только я прибыл в этот лагерь, расположенный на реке Кайенне, то невольно вспомнил все рассказы о различных побегах из исправительных поселений. Я не мог расстаться с этими мыслями, но чем больше, я думал, тем менее возможным» казалось мне осуществление плана бегства: на много миль кругом лагеря простирались обширные саванны. Можно было рассчитывать на возможность успеха, только заручившись помощью местных жителей. Поэтому, при первом представившемся случае, я завязал разговор на эту тему с двумя неграми, внушившими мне доверие к себе и некоторую симпатию. Я говорил с ними вполне откровенно:

— Если бы я попытался бежать, и вы бы меня поймали, то вы получили бы за это двадцать пять франков. Если же я сбегу и при вашей помощи получу свободу, я обещаю вам заплатить вдвое больше и сверх того еще пятьдесят франков, если вы доставите меня в лодке вверх по реке на два дня пути, к месту, отсюда я мог бы добраться до первого индейского селения. Кроме того, я обещаю вам, что через шесть недель после того, как я доберусь до надежного места, я пришлю вам еще вдвое большую сумму, чем та, которую я вам уже обещал.

Негры согласились на мое предложение, но я не хотел пускаться в такой длинный и опасный путь один. Но кого же я мог взять с собой? После долгих размышлений, я остановил свой выбор на одном швейцарце, по фамилии Вандерфогель. Он был осужден к двадцати годам каторжных работ за активное сопротивление полиции, когда та пришла арестовывать его, ввиду его отказа уплатить, причитающийся с него налог за его молочный магазин в предместьи Парижа.

Я скоро должен был почувствовать, как я ошибся в своем выборе. Вандерфогель изменил мне и соединился с несколькими другими ссыльными, которые в попытке бегства видели только лишний повод к грабежу и попойке. В один прекрасный день он и еще трое сбежали, ни слова мне не сказав, но предусмотрительно захватив с собой все то, что я накопил для своего путешествия: провизию, одежду и прочее. Однако, на следующий же день предводитель этой группы беглецов вернулся обратно и отдался в распоряжение властей. Остальные же трое были приведены в лагерь на второй день теми самыми двумя неграми, которые должны были оказать мне помощь при моем побеге.

Хотя я и не пытался бежать, а оставался, в лагере, надзиратели однако отлично понимали, что я был замешан в этой попытке.

Дело приняло для меня почти: такой же печальный оборот, как и для Вандерфогеля. Однажды утром старший надзиратель отозвал меня в сторону и сказал:

— Послушайте, Рульер, я прекрасно знаю, что и вы тоже должны были бежать вместе с Вандерфогелем. В лесу вы должны были встретиться с остальными. Вы не пошли, и это ваше счастье, но впредь будьте очень осторожны. За вами будет установлен особенно строгий надзор, и, конечно, всякая ваша попытка в этом направлении заранее обречена на неудачу.

Этот надзиратель однажды уже подзывал меня к себе и говорил со мной в очень дружеском тоне. Он был родом француз; звали его Бошар.

— Против вашего имени, — говорил он мне — есть очень скверная отметка. Но по собственным своим наблюдениям я сужу, что вы человек серьезный и разумный. Послушайте же моего совета, продолжайте вести себя хорошо, работайте так же добросовестно, как и до сего времени, и все пойдет прекрасно. Ho старайтесь, по возможности, ничего не иметь, общего с другими ссыльными — никогда не связывайтесь с ними.

За несколько дней до измены Вандерфогеля, ко мне обратился один ссыльный, по имени Дюлак, которого я знал еще по Островам Опасения:

— У меня есть блестящая мысль насчет бегства отсюда. Нас всего четверо в этом заговоре, но один из них, мне кажется, все еще колеблется. Я не хочу, чтобы из-за этого провалилось все дело, и мне пришло в голову, что было бы гораздо лучше, если бы вместо него с нами бежали бы вы: у нас будет прекрасная лодка и большой запас провизии.

Может быть, я принял бы это предложение, если бы не имел уже своего собственного плана побега.

Через два дня после этого разговора, Дюлак вместе с тремя своими товарищами, с наступлением темноты сделали дыру в стене своей хижины и пробрались к пристани, где стояла, лодкам майора Мантесинери. Они быстро разбили цепь, которой она была привязана к стволу дерева, перетащили в нее боченок воды и провизию, — все это они заранее принесли и спрятали неподалеку от реки, — спустились вниз по реке, переплыли Кайеннскую бухту и, не будучи замеченными, вышли в открытое море.

Через неделю плавания по волнам океана весь запас был с’еден, вся вода выпита; они умирали от голода и жажды. Еще два дня им пришлось вынести страшные мучения, но тут они столкнулись с одним английским рыбаком, который дал им провизии и указал путь к ближайшей гавани. Это оказался город Джоржтоун в Британской Гвиане. Естественно, что как только они пристали к берегу, их сейчас арестовали по подозрению в том, что они беглые каторжане. С них были сняты фотографические карточки и посланы в Кайенну. Но в это время, к счастью для Дюлака и его трех спутников, тюремные власти были чрезвычайно озабочены гораздо более крупным и интересным делом: сбежали двадцать пять ссыльных, захватив в свои руки целую шхуну, связав и взяв в плен ее капитана и семерых матросов. Поэтому на такое маленькое дело, как побег Дюлака, не обратили особого внимания, а потому был послан в Джоржтоун ответ, что никто из сфотографированных лиц тюремными властями опознан не был. Их освободили, но Дюлак так пострадал от перенесенных во время плавания лишений, что его принуждены были сейчас же поместить в городскую больницу, где он и умер спустя несколько дней.

Со временем меня снова отправили на Острова Спасения, где, благодаря моему спокойному поведению, жизнь сделалась значительно легче. Мне до такой степени посчастливилось, что- я получил разрешение брать книги из библиотеки одного инженера. Тут я прочел сочинения Дарвина, углубив свои знания английской литературы. Еще в местной школе, на родине, я прочел Майн-Рида и Свифта, но только во Французской Гвиане познакомился с творениями Шекспира. Мне было позволено читать даже газеты.

Параллельно с улучшением общих условий жизни, поправилось и мое здоровье. В течение трех лет мне на ноги надевались кандалы; теперь меня от этого освободили.

Вместо того, чтобы спать в шумном бараке, мне разрешили спать в гамаке на открытом воздухе. Меня даже сделали старостой в небольшой группе каменотесов.

Один из находившихся под моим наблюдением ссыльных, некий Вернэзон, добивался с истинной гениальностью всего, чего только ему хотелось. Однажды он спросил меня, не хотелось-ли бы мне поближе подойти к делам мировой политики, почитать те каблограммы, которые посылаются губернатору Французской Гвианы. Сначала я думал, что он шутит, но он об’яснил мне, что копии этих каблограмм снимаются в особую книгу для нашего местного майора; что книгу эту из конторы носит один араб и, что не было ничего легче, как заставить этого араба, проходящего на своем пути мимо нашей каменоломни, немного уклониться от пути его следования; залучив его к себе, можно было уже устроить так, чтобы потихоньку прочитать каблограммы. И действительно, нам удалось зазвать к себе араба, предложив ему стаканчик рому, который выдавался здесь в виде премии за некоторые работы в роде нашей. Человек этот приходил затем регулярно и, пока кто-нибудь из нас стоял на стороже, остальные читали новости дня из книжки каблограмм самого майора.