Улыбка льва

— Очень розовое… — восхищается Аммун, — свернутое климением [3]…

— Сегодня весь вечер ты при мне! — заявляет Анга, — остальные обойдутся…

— Хорошо, — на всякий случай соглашается Леонт.

Ему не остается ничего другого, как обреченно следовать за нею — его рука пока еще является заложницей в ее маневрах. От напряжения он даже взмокает, к тому же Анга усаживает его рядом с собой на самом солнцепеке.

— Что-нибудь холодного! — кричит она официанту. — Небо голубое, бесспорно — выпью!..

— Может быть, нам пересесть в тень? — робко спрашивает Леонт.

— И здесь нормально! — заверяет она его.

Все, я умываю руки, — поспешно говорит Мемнон, — а то потом все свалишь на меня.

Укатывай, — ворчит Леонт.

Обойдемся без твоего согласия.

Ну и нахал, бросаешь в самый тяжелый момент.

Глупец, тяжелый момент только что миновал.

— Что ты делал в баре? — перебивает его Анга.

— Пожалуй, я пересяду. — Леонт осторожно переползает на другой стул.

— Так что ты делал в баре? — снова спрашивает она, упирая в него немигающие разноцветные глаза.

Если бы не Мемнон и недавние нравоучения жены, он давно бы покинул ее общество. Помнится, в былые времена он так и поступал.

— Дегустировал пиво… — расчетливо, как канатоходец, отвечает Леонт, — у тебя отличный вкус…

Теперь в полном молчании он подвергается долгому разглядыванию.

Может быть, она думает, что он полный идиот — по крайней мере, сейчас он чувствует себя так, словно внутри него копают тяжелой лопатой.

— Всего лишь приличный маркетинг и связи…

— Ну да… — соглашается он.

— Завтра же уволю вертихвостку!

— Не неси ерунды.

— Ага… значит, все-таки сознался!

— За два года ты совершенно не изменилась… — Леонт почти признает свое поражение.

— Зато ты стал женским угодником и льстецом.

— Не усложняй ситуацию…

— Мне нечего усложнять, я вижу тебя насквозь. Я знаю, зачем ты сюда явился.

— Зачем же?

— Ты хочешь перехватить у меня Гурея. Последние лет семь он не может провернуть без меня ни одной операции.

— Мне все равно. — С какой стати Леонт будет оправдываться.

— Зато мне не все равно! — кричит она.

Пеон испуганно прячет свое сокровище в кулаке.

— Я забыл позвонить… — Леонт поднимается с каменным лицом.

Но Анга намертво, как наручники, впивается в его запястья и признается:

— Мне сегодня чего-то тошно…

— Все, с меня хватит, эксперимент подошел к концу, — говорит Леонт.

— Не уходи, посиди со мной, — просит она.

В переводе это значит: "Давай позлословим еще, что тебе стоит".

— Меня ждет Гурей, — отвечает Леонт.

— Гурею нет до тебя никакого дела, кроме твоего последнего ученического романа, его ничего не интересует, ты же знаешь — он сплошной эгоизм.

Леонт помнит: она никогда не в восторге от его работ."… тебе дано писать только в стол…" — обычно заканчивает она.

Бриз с моря приносит лишь легкую прохладу.

Гитарист за столиком Мариам поет:

Но прежний опыт говорит мне смело,

Что царство этой оторопи белой

Пройдет. Пусть, пелена за пеленой,

Скрывая груды опалы лесной…

По пояс… [4]

"Где же Тамила?" — думает Леонт, опускаясь на стул. Он слегка раздражен. Разговор с женой действует, как хинин — сколько ни запиваешь, горечь остается. К тому же после разговора с девушкой его мучает раскаяние.

Ага, я же говорил, напоминает Мемнон. Наперед заданные установки лишают маневра.

На этот раз ты прав, — соглашается Леонт.

— Скажи мне, почему ты такой бесчувственный? — спрашивает Анга.

— Что?.. — Леонт поворачивается и чувствует, как по его лицу предательски расползается ехидство — оказывается, она еще не прекратила своего занудства.

— Смотришь, смотришь на тебя, и не поймешь, с какого бока тебя есть!

— Не воспринимай меня так серьезно, — просит он с той долей искренности, которая уместна в данный момент и которая помогает сохранить чувство равновесия даже с Ангой.

— Не думаешь ли ты, что я навязываюсь? — теперь она решает, что лучше обидеться.

— Разумеется, нет, — заверяет ее Леонт как можно честнее, — с чего ты взяла?

— Всегда такое ощущение, что ты беседуешь еще с кем-то, — бурчит она, отворачивается и бросает в пространство: — Даже если на этой площади взорвется вулкан, то и тогда ты останешься невозмутимо-пошлым, чугунный столб!

У Леонта начинают ныть зубы, он отворачивается и изучает рисунок на стволе платана. Стоило возвращаться сюда, чтобы слышать подобные откровения. И через сто лет ничего не изменится.

— Каждый день я спрашиваю себя, долго ли это продлится, — внезапно произносит Анга абсолютно нейтральным тоном.

— Что именно? — без энтузиазма уточняет Леонт, подумывая, как бы достойнее улизнуть.

— Вся эта канитель! — она горестно обводит рукой сидящих за столиками, — и то… и то… — показывает на пальмы и далекое море.

Леонт ничему не удивляется.

— Бурая лемонита… — произносит Анга и отрешенно замолкает на высокой ноте.

— Несомненно… — соглашается Леонт.

Ему кажется, что она впадает в состояние абсанса. Он наклоняется и осторожно заглядывает ей в глаза. Рот у нее приоткрыт, и оттуда выплывает странное облачко, без запаха и цвета. Оно раздувается, и Леонт, как в объективе, видит за тонкой мыльной пленкой зеленые рожицы.

— Меня больше интересует альбедо океана, — говорит Анга.

— Что это такое? — спрашивает Леонт.

— Не знаю, — отвечает Анга, — просто красивое слово. Но если оно изменится, мы замерзнем.

Леонт разглядывает зеленые рожицы.

— … Последнее время мне снится, — вдруг доверительно, не меняя тона, произносит она, — что я лишаюсь зубов. Наклоняюсь — они сыплются — целая горсть, а потом всю ночь вставляю, вот так, — она показывает. — Иногда я боюсь, что это случится днем. Что если у меня какая-нибудь болезнь? А? Все врачи сволочи!

— Мне кажется, — пробует найти нужный тон Леонт, — ты несколько сгущаешь краски.

Те, в шаре, вяло копошатся.

— И ты тоже! Все вы в сговоре! — Она снова замолкает удрученно.

Зрачки у нее странно расширяются, и он видит в глубине их черную бездну с зеркальцем отсвета.

— … А потом, когда их наберется горсть, приходит черт и начинает торговаться. Я страшно боюсь продешевить. Вдруг он обманет? Ты не знаешь, в какую цену моляры?

— Бесценная вещь в нашем возрасте…

— Так я и знала! Нет, я не смогу пережить!..

— Главное — не волнуйся! — Леонту становится ее жалко.

— Даже крест не помогает… пятно на асфальте… В следующий раз я точно не вернусь, зацеплюсь где-нибудь. Какое сегодня число?

Шар медленно пропадает в кронах деревьев.

Самое время выпустить обжору, — подсказывает Мемнон.

— Кстати, — роняет Леонт, — ты не заметила, где Платон? Где этот лакомый кусочек женщин? Плато-о-н!

Он почти уверен, что с Ангой сейчас что-то произойдет — слишком растерянный у нее вид.

— Платон! — кричит Леонт.

— Ты всегда все портишь! — шипит она.

По ее лицу пробегает судорога.

— Я здесь! — раздается голос через два столика от них. Всклокоченная голова возвышается поверх публики. — Иду, дорогая!

— Ненормальный! — признается Анга и от досады пробует попасть Леонту в голень туфелькой.

Наконец-то и он испытывает облегчение.

— Если бы ты знал, сколько сил выпивает из меня этот мерзавец, — исповедуется Анга, саркастически кривя рот.

Через столько лет раздоров она все еще в своей гавани, словно старая потрепанная шхуна.

Платон боком пробирается среди столиков и дожевывает очередной гамбургер. Борта его светлого пиджака выпачканы в шоколаде, а глаза, увеличенные стеклами, излучают полное добродушие профессионального обжоры. Он целует жену в щеку и плюхается рядом: