Звенит, поет

— Никакой нужды нет тебя драть, — прервал я неделовой конец ее делового рассказа. — Так-так-так… А по дороге, ну, пока ты сюда ехала, ничего необычного не случилось?

— Нет, — ответила Марге с удивлением. — Ах, да… Но что же в этом необычного?.. Я вспомнила, что утром, вскоре после вашего отъезда, над нашим лагерем пролетел вертолет. Быстро и очень низко. Некоторые ребята еще побежали по лугу следом, хотели посмотреть.

— Красный?

— Я не обратила внимания».. Я только потому об этом вспомнила, что именно тогда подошел Прийт с этим письмом… И еще вечером… Знаете, я немножко удивилась, когда увидела вечером, тогда, когда сходила в Хяэдемеэсте с автобуса, опять какой-то вертолет… над морем. Я вообще раньше вертолетов не видела.

— Так-так-так… Припомни — что было еще?

— Ничего. Ах, да, правильно… Но это, кажется, совсем не важно.

— Что именно?

— Да так, пустяки. Один немножко… ну, окосевший мужчина, мой отец обычно так говорит — окосевший, стал ко мне… ну… я не знаю… он вроде бы стал приставать. Подошел и говорит, что за охота вам ехать… как это он сказал — в такую собачью погоду и что… Очень настойчиво звал… в кино или в кафе, я уж не помню, а я не хотела с ним разговаривать, потому что на нас уже люди начали посматривать. Но он был… ну, такой забавный, смешной и серьезный вместе с тем. По-моему, он не очень был окосевший, так, самую малость… Мне не понравились его глаза.

— А волосы?

— Волосы? По-моему, самые обыкновенные. Кажется, светлые.

— Так-так-так…

— И знаете, по-моему, он вовсе не из той категории… мужчин, которые, ну… к девушкам пристают. Он для этого слишком стар, это во-первых, и потом у него такое заурядное плоское лицо…

— Сколько, по-твоему, ему лет? — Ну, по крайней мере тридцать!

— Хм… Я еще старше.

— Нет, — возразила Марге. — Вы молодой.

— Ладно, — махнул я рукой. — Круглолицый, говоришь?

— Разве я так сказала? Ах да, в самом деле, он круглолицый.

— Марге, — сказал я, — для начала этого достаточно.

На первом этаже послышались шаги. В передней или в кухне. Я прислушался. Кто-то открывал внизу окно.

— Ты, наверное, очень устала?

— Немножко, — сказала Марге.

— К сожалению, нам лучше здесь не задерживаться.

Я щелкнул пальцами и прочертил рукой в воздухе короткую дугу.

— Теперь усталость на какое-то время тебя оставит. Вообще же твердо запомни для дальнейшего: с игрой нельзя перебарщивать.

— Да, мастер.

— Кааро.

— Да, Кааро. Разве мы уже в игре?

— Как сказать… — ответил я, пожимая плечами. — И еще — ты ведь голодна.

— Чуть-чуть.

— В левом кармане твоего плаща, по-моему, несколько бутербродов, два пирожка и вареное яйцо, а в сумочке ты найдешь шоколадку.

— Ой… и правда!

— Теперь пошли отсюда, а?

— Да, — охотно согласилась Марге. Как видно, и ей не нравился мертвенный свет в этой комнате.

— Какая занятная картинка вот там, на той стене, — показала вдруг девушка на желтые косые полоски.

— Здесь живет разносторонний художник. Одну минутку, — добавил я, подходя к окну. Так-так-так… Печатных оттисков было ровно пятьдесят, все они были пронумерованы, и сверху я с удивлением обнаружил чертовски соблазнительную женщину. Забросив ногу на ногу, женщина вызывающе потягивалась. На ее бедрах а-ля Эдуард Вийральт был вытатуирован всяческий вздор вроде «Лулу», «Хитроватая лиса-босанова», «Привет, Махто!» и т. д. А внизу красовалось: «К. Рохувальд».

Не знаю почему, но эта находка подняла мое настроение. Я отошел от окна и слегка тронул Марге за плечо:

— Пошли, погуляем!

Мы осторожно спустились вниз по скрипящей лестнице, прошли через кухню; одна из собачек взвизгнула в темноте; в кухне пахло крупой и домашним пивом. Я тихо прикрыл дверь. С неба сыпалась мелкая морось. Возле крыльца слабо благоухали пионы.

Позади, в доме, послышался глухой удар.

Почему-то по спине у меня побежали мурашки. Я передернул плечами и сошел с крыльца. Во дворе я оглянулся. На втором этаже горел свет. Я сразу узнал это широкое окно. И тут же вспомнил о жестянке. Она осталась на раскладушке.

— Подожди меня здесь, я кое-что забыл. Вернусь через минуту, подождешь, а?

Пробежал через кухню, опрокинув стул и перепугав затявкавших собачек — в Поркуни я тоже так бегал за своей коробочкой, вспомнилось мне вдруг, затем понесся вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и распахнул дверь в ателье.

В помещении горел свет. Но он был какой-то не такой, какой-то необычайный. Синеватый, неестественный, яркий. На стенах поблескивали карандашные рисунки — резкие и зловещие. У окна спиной ко мне сидел мужчина и рассматривал свежие печатные оттиски графических творений К. Рохувальда. Сейчас мне было не до него. Я впился взглядом в раскладушку — прежде всего коробочка! В два прыжка я оказался возле постели, откинул край одеяла: коробочка была на месте, она просто завалилась за подушку. Со вздохом облегчения опустил я коробочку во внутренний карман пиджака. Теперь можно подумать обо всем остальном.

Я взглянул на сидящего.

Широкая, какая-то удивительно прямая спина. Между лопатками напряженно вогнутая. Странная спина. И на голове у него была красная ярмарочная шапочка из Мярьямаа.

— Хмм. Извините…

Молчание. Мурашки у меня бегали теперь не только по спине, по и по рукам и по ногам. Неприятное, скажу вам, ощущение.

— Ну… Это самое… Вы…

И тут сидящий как-то деревянно, вместе со стулом, повернулся. Я заметил, что его голова не шевельнулась — то есть он повернулся всем туловищем. Ярмарочная шапочка полетела в угол — и я невольно отпрянул.

Массивное фосфорически светящееся зеленоватое лицо, безволосый череп, немигающие красные глаза, вместо рта тонкая щель. Черный свитер с высоким воротом.

— Фантомас!

Должен признаться, что задуманный этим субъектом и вообще-то широко известный эффект неожиданности в полной мере удался. Я даже вскрикнул. Надеюсь, что не очень громко.

Фантомас медленно и тяжело встал во весь рост, его красные глаза холодно сверлили меня, безгубый рот открылся, и мне довелось услышать запомнившийся миллионам кинозрителей во всем мире жуткий нечеловеческий хохот. С той разницей, что перед кинозрителями хохотал или Жан Марэ, или какой-то его дублер, передо мной же — не знаю кто, В тот миг я был уверен, что это самый настоящий Фантомас.

— Хаа! Хаа! Хаа!

Невероятно, конечно, но именно этот леденящий душу смех освободил меня от чар. Наверное, все вместе было уж слишком безупречно. И среагировал я весьма своеобразно: взмахнул кулаками и бросился на привидение.

— Дудки! Дудки! — воскликнул я. — Меня вы такими дешевыми трюками не проведете! Кто бы вы ни были, я сейчас сорву с вас маску, тогда посмотрим, что будет! Ах ты фантомасов Фантомас, ну-ка покажись!

Синеватый свет замигал, замелькал, потрескивая, стены ателье задрожали и зашатались от этого холодного синего сверкания, Фантомас айсбергом застыл на месте, неколебимо, как обтесанный дубовый чурбан, его красные глаза были прищурены.

— Хаа! Хаа! Хаа! — прогремело еще раз по комнате, и тут — да, вот тут я врезал! Теоретически я должен был угодить точно в левую сторону челюсти, но мой кулак промахнул в пустоту, я потерял равновесие и весьма больно ударился о литографский станок. В то же мгновение комната погрузилась во мрак. Я подумал, что сейчас меня схватят невидимые руки, однако ничего не произошло, только несколько печатных оттисков, в том числе и «Татуированная ню», с шелестом свалились на пол.

Я быстро пришел в себя, поднялся и боком выбрался из ателье. В дверях подозрительно оглянулся» Спокойная ночная тишина ухмылялась мне в лицо.

Я помотал головой, поправил кепочку и спустился по лестнице.

— Что за грохот вы там устроили? — спросила Марге, когда я оказался возле нее.

— Да я, сонная тетеря, наткнулся на стул.

Марге посмотрела на меня долгим изучающим взглядом.

— И это вас насмешило?