Искатель. 2009. Выпуск №6

— Вы должны сходить к управляющему и ударить кулаком по столу, что так делать нельзя!

— Это раньше нельзя, а теперь можно! Хоть всю родню вокруг себя пущай сажает…

— Вот именно: пущай, — выделила «щ». — Ни рожна-то вы ни в мужском деле, ни в юридическом не смыслите!

Стукнула костяшками пальцев по принтеру.

— Осторожно! Техника дорого стоит! — успел лишь сказать Тарас скрывшейся в проходе кадровичке.

Монотонный гудеж в зале пронзил крик:

— Ай!..

— Что там?.. — к кассе кинулся милиционер с автоматом.

— Ой, девочки мои! Не могу… Мышь, такая лохматая, с длинным хвостом… туда вон под мешки нырнула…

— Ай! Ай! — полетело следом.

— Во дела, мыши по мешкам шарят. Доллары, видать, всех интересуют! Съедобные… — тихо засмеялся юрист.

Почувствовав отделение слюны во рту, потянулся к портфелю, в котором таился собранный женой пакетик с бутербродами. Раскрыл пакетик, в котором коричневели хлебные корочки. Жуя бутерброды, смотрел на раскидистые кроны за окном и с опаской поглядывал на дверцу кабинета кадровички.

— Нашел себе буфет! — поводя носом, выскочила из кабинета Глафира. — Это же банк, а не кафетерий!

Тарас поперхнулся. Спрятал недоеденный бутерброд в портфель. А съел уже перед самым уходом домой, наклонив голову под стол и присматриваясь к углам, не появятся ли и у него мелкие грызуны.

Работа у Тараса Леонтьевича была не тяжелая. Это не на заводе слесарить до тех пор, пока не подкосятся ноги; не на стройке надрываться, таская кирпичи; не крутить баранку грузовика до мозолей на руках… А сиди в тепле, покачивайся в кресле и с умным видом щелкай юридические кроссворды.

Хотя Тарас Леонтьевич и не очень любил свою профессию, но ее блага использовал сполна. Когда-то несколько лет просидел на инструкторском стуле в райкоме — райском уголке; потом на сиденье юрисконсульта в сельхозкомбинате — помидорно-огуречном раю; и теперь вот на очередной благодатной подставке.

— Тарас Леонтьевич! — милиционер направил черную дырочку автомата на юриста.

Юрисконсульт вздрогнул:

— Меня-то за что?

Рядом с милиционером стоят тщедушный мужичок с перетянутой резинкой косичкой на затылке.

— Хотят открыть в нашем банке счет.

— А… Милости просим… Проходите. — Юрист расстегнул на своей руке хлястик наручных часов и развернул к посетителю стул.

«Баптист, что ли?.. Или кришнаит?.. Теперь развелось их…» — обратил внимание на блеск жирных волос гостя.

Тщедушный снял с косички резинку, расправил и распушил лоснящиеся волосы:

— Я отец Феофил, священник храма Кирилла и Мефодия. Сейчас, сами знаете, какой бум с пожертвованиями. И вот моему храму понадобился счет для перечислений.

Среди знакомых Тараса Леонтьевича батюшек не было. Он сам в свою райкомовскую бытность ловил крестивших в церквях детей комсомольцев и потом песочил их на чем свет стоит. А теперь наступили иные времена, и все потянулись к ранее гонимому. Словно чувствуя и свою вину, Тарас заявил:

— Вот крест, счет откроем!.. Только у шефа добро надо получить.

Снял с аппарата малиновую трубку:

— Борис Антонович! К вам можно с батюшкой зайти?

— С кем-кем?

— С отцом.

— Чьим, моим?..

— Да вы не поняли, священником.

Юрист застегнул на руке хлястик наручных часов, и они вместе со священником прошли в зал, в котором к окошечкам касс обменника тянулись очереди. Юрист подумал, что батюшку покоробит непомерная торговля валютой, но тот как ни в чем не бывало прошагал мимо.

У задымленного кильдима с милицейской охраной Глафира Львовна отчитывала сержанта:

— Когда я вас приучу курить на улице? Устроили здесь дымовуху! Дышать совсем нечем…

Юрист осторожно протиснулся между Глафирой и стойкой, нажал кнопку защелки на двери, ведущей на второй этаж.

— А этот волосатый куда? — из-за Глафириного плеча крикнул милиционер.

— Тс-с! — развернулся Тарас.'— Это священник!

— А по мне хоть Папа Римский! — сказал и грозно поднял автомат.

— Меня-то не застрели с ними заодно! — замахала руками кадровичка.

Тарас Леонтьевич снова связался с управляющим.

Наконец священника пропустили. По стенам вдоль лестницы и коридора висели искусственные цветы, на площадках блестела мягкая румынская мебель.

— Вы куда? — из-за стола в приемной выскочила секретарша с круглыми глазами и согнутым клювом еврейским носом и преградила дорогу.

— Мы к Борису Антоновичу…

— Управляющий разговаривает по телефону…

Ожидая, когда освободится Манин, юрист и отец Феофил переминались с ноги на ногу и слушали, как поскрипывает факс, как летают возгласы в соседних комнатах, как шелестят по коридорам шаги банковских служащих.

Вот дверь открыл сам управляющий:

— Чего же вы не заходите?..

Войдя в чем-то освеженный кабинет с тремя телефонами на геобразном столе, шкафом с рюмками и кофейными сервизами, вазой на полу, отец Феофил чихнул.

— Как вам, неплохая работа? — закрутился у вазы Манин. — Думаете, излишество? А мы без этого не можем… Да и у вас у самих в церквях золота, куда ни глянь…

Когда Феофил рассказал, что ему под храм отдали заброшенный детский садик, где надо менять отопление, застилать крышу, возводить купол и ставить крест, управляющий взмахнул кистью:

— Откроем счет… И сами будем жертвовать!

Батюшка широко развел руки и трижды расцеловался с Маниным.

«Вот прохиндей! — подумал Тарас. — Сколько крови попам в свое время попил, а теперь лобызается».

— Ладушки! — Юрист проводил священника в коридор и столкнулся с Глафирой Львовной.

— Вечно вы перед собой не смотрите! — выпалила та и ястребом пронеслась в кабинет шефа.

Манин старался возникавшие перед ним проблемы решать миром. К этому его приучило партийное прошлое, когда основным в профессии аппаратчика считалось умение сглаживать углы. Так тише и спокойнее. Добивался он этого тем, что старался произвести нужное впечатление, а кому и понравиться. Понравиться начальнику, понравиться подчиненному, понравиться посетителю.

Сотрудники пользовались этой манинской чертой. Даже секретарша, зная, что Манин не окоротит ее резким словом, задрала нос. Кого захочет, того и пропустит к управляющему, а кого не пожелает — доведет до белого каления, но тот через ее приемную не пройдет.

С Тарасом Леонтьевичем секретарша обменялась любезностями сразу. Он с первого взгляда невзлюбил эту бывшую оперную певичку. Она ему платила взаимностью, при любой возможности, к случаю и без случая доставляя юристу неприятности.

Вот и теперь она, плотно закрыв за Глафирой дверь, подбоченилась перед Тарасом:

— Что же вы, проповедник закона, а жметесь к двери… Подслушивать неприлично!

В кабинете разгоралось:

— В общем, так, Борис! Если ты и на этот раз откажешь, я тебя ославлю на весь город! Все наши бывшие коллеги узнают, какой ты стал… — с надрывом говорила Глафира.

— О чем ты? — никак не мог понять Манин.

— Бери на работу мою дочь, и баста!

— Куда?

— В кассу.

— А, в кассу… Так бы сразу и сказала, а то я думал, в бухгалтерию…

— Баран думал, да в котел попал… Вот заявление… Подписывай! Ну, рожай же!.. Вот так… И учти, я тебе твоего свинского отношения к коллеге по партии никогда не прощу!..

От резкого удара в спину секретарша отлетела от двери.

— Чего ухи расставила? — Глафира сверкнула глазами.

— Что вы! Я вон Тараса Леонтьевича сдерживаю! — стала оправдываться секретарь.

— И верно! Не фига ему там делать… От него толку, что от козла молока…

Юрист остолбенел.

Глафира Львовна простучала каблуками по приемной, заглянула в открытый кабинет главного бухгалтера:

— И ты у меня, звезда балета, дождешься!

Тарас потянул ручку двери:

— Борис Антонович… Надо письмо должнику подписать…

Утро сочно облило улочки города. Из-за рассыпчатых крон деревьев появлялись модно одетые банковские служащие и спешили к ступенькам, на которых под высоким прозрачным навесом стояла Глафира Львовна.