Самурай (СИ)

Единство мира распалось на два лица, и это действительно оказались Вика и Павел Антонович, и Максим действительно пытался сунуть между ними автомат, к счастью оказавшийся надувной игрушкой, покрытой слоем противной, жесткой пены. Продрав глаза Максим увидел, что его коллеги обильно дымятся, а потом и сам ощутил нарастающий жар, словно они никуда не бежали, а так и остались сидеть в эпицентре извержения, наяву галлюцинируя от прихода вулканических газов. Павел Антонович что-то орал, смешно разевая рот, как готовящаяся чихнуть лягушка, но до Максима не доходило ни слова, хотя он прекрасно слышал потрескивание раскаляющейся одежды, дыхание Вики и гул, идущий из-за стенок вертолета. Он решил, что так и надо, и принялся разглядывать склад, но всякий раз, когда его глаза отрывались от лица Павла Антоновича и плыли в сторону, в действие вступала уже Вика, молча щелкая у него перед носом пальчиками, привлекая его внимание к речи шефа, чему он рефлекторно подчинялся, но затем вредные глаза вновь отъезжали до нового щелчка.

Я ничего не слышу, сказал Максим, точнее попытался это сделать, так как он действительно не услышал своего голоса, наверное их с Павлом Антоновичем поразила одна и та же болезнь, но его беззвучная реплика оказалась волшебной, вокруг головы лопнул невидимый шар и в уши воткнулись долгожданные слова:

— Еще раз повторяю — ты вертолет вести сможешь?

— Не знаю, — честно признался Максим, стараясь не очень сильно раскрывать рот, чтобы не порвать спекшиеся губы, — не пробовал. Но, может быть, и умею.

Вика и Павел Антонович переглянулись с заметным облегчением.

— Тем лучше, — сказал Павел Антонович, — лучше и не пробовать. Вертолет поведу я, а тебе придется вернуться обратно и найти добычу.

Возразить нечего, не посылать же Вику в таком виде, в каком она уже была, когда Максим помогал снимать ей чулки. Он встал и принялся переворачивать стулья, находящиеся в вертолете, внимательно осматривая заднюю сторону спинок и нижнюю поверхность сидений, для верности проводя по ним ладонью, но его надежды не оправдались, и он, пнув дверь, вывалился наружу. Поначалу Максиму показалось, что он очутился на другой планете или в материализовавшемся бреде какого-то сумасшедшего, что было вернее, так как он никогда не думал, что существуют четырехугольные небесные тела, настолько представшее перед ним зрелище не согласовывалось с реальностью.

Крыша здания теперь ярко освещалась подпиравшим небо сияющим лавовым столбом, ее квадрат четко вырисовывался в темноте ночи и клубящегося почему-то исключительно за ее пределами дыма. В центре красовались останки атомного убежища, в имеющихся декорациях больше смахивающие уже не на цветок, а на неудачно приземлившийся или подбитый силами противовоздушной обороны инопланетный корабль, а оплавленные коробки и кругляки вертолетов — на разбросанные взрывом чудовищные тела его экипажа.

Ледяной ветер прекратил утюжить крышу, хотя по стремительные потоки в недрах дымовой стены свидетельствовали, что он отнюдь не стих, и оставалось только предполагать в этом вину включившегося при посадке корабля защитного силового поля, как это обычно и случается в дрянных фантастических романах и фильмах. Холод в очередной раз сменился удушающим жаром, который увеличивался с каждым шагом к извержению, но делать было нечего, и Максим двинулся в сторону убежища.

К счастью или к несчастью, лезть в самое пекло ему не пришлось — набитый отрезанными головами чулок мирно лежал в каких-то трех метрах от вертолета, практически не обгоревший, не поплавившийся, готовый к немедленному употреблению, если бы сверху на нем не сидело нечто, задумчиво глядящее на приближающегося Максима, и опирающееся козлиной бородкой на суковатую палку, украшенную ленточками и бубенчиками.

Нечто было обряжено в шикарный китайский халат с золотыми драконами, из под полы которого выглядывали сухие, растрескавшиеся, выщербленные копыта, заботливо обмотанные прозрачной изолентой и украшенные ослепительно блестевшими подковами. Торчащие из рукавов конечности больше напоминали лапы рептилии, то есть были такими же морщинистыми, чешуйчатыми, с длинными, но так же обломанными, когтями, зато физиономия очень уж напоминала человеческую, если не считать влажного, подрагивающего, нежно-розового пятачка и аккуратных круглых рожек выступающих из головы, элегантно проглядывая сквозь заботливо уложенные остатки седых волос, прикрывавших огромную лысину.

Максиму на это нечто было в общем-то наплевать, если бы оно не расселось там, где не следовало, и он остановился в некой задумчивости, прикидывая как прогнать или попросить поискать другое место для отдыха эту помесь свиньи с козлом. На силовые меры налегать особо не хотелось — кто его знает, что можно ожидать от хоть и старческих, но копыт, и хоть и небольших, но рогов.

Нечто, в свою очередь, молча разглядывало Максима, видимо ожидая какой-то более подобающей для человеческого создания реакции, но тот все никак не проявлял ее, и на лице существа стали потихоньку появляться маленькие признаки беспокойства — дернулся пятачок, из левой ноздри выкатилась прозрачная капелька, зашевелились губы, быстро сверкнули серебряные фиксы, отгоняя несуществующих слепней запряли уши, на которые только сейчас обратил внимание Максим, один к одному похожие на заячьи — такие же мягкие и какие-то беззащитные, Но потом губы растянулись в веселой ухмылке до этих самых ушей и даже больше, кончиками уйдя куда-то в район затылка, но при этом не расклеились, оставшись крепко сжатыми, и Максим не понял сколько же у того зубов — неужели во весь рот? Лицо смялось многочисленными морщинами, что придавало ему выражение хитрой благожелательности, и нечто заговорило. Двигался только небольшой участок растянутых губ, как раз размером с обычный человеческий рот, остальное напоминало неумело, потому что слишком уж реалистично, наложенный клоунский грим:

— С Новым годом, Максимушка, с новым счастьем, сокол наш ясный! Долго же мне пришлось тебя искать, извини старика — годы не те, олени все передохли, пришлось на попутках, да своим ходом добираться. Где я только за это время не побывал, кем только не подрабатывал, ты уж не пугайся меня, малец, все преходяще, — нечто с отвращением осмотрело свой халат, задрало подол до колен, обнажив покрытые густой шерстью лодыжки и ударив копытом о копыто, безжалостно схватило пятачок и принялось его вертеть из стороны в сторону с такой энергией, словно хотело оторвать, и забормотало уже больше для себя — Работа, эх, работа! Угораздило меня в это время из дома выбраться. Оленей нет, сил нет, плюнуть на письмо, забыть, так нет же, совесть у старого взыграла, если я не буду работу делать, то кто же?! Мне ведь пример надо ребятишкам показывать, по ночам в трубы лазить, игрушки под елкой раскладывать. А, — махнуло оно рукой, — что теперь об этом говорить. Винить некого, разве что самого себя. Склероз он и в Лапландии склероз. Не в ту сторону пошел, а в Африке кто про меня слышал? Опять иду, вижу — драконы кругом, свиньи какие-то рогатые. Неприятно вспоминать о конфузе. Но ты ведь меня не выдашь? Это же я только тебе, объясниться надо, оправдаться.

Максим не сразу понял о чем вообще говорит существо, поэтому до поры до времени не перебивал его, надеясь, что все само собой благополучно разрешится, но сообразив, что с каждой фразой станет увязать в очередной странной истории без начала и конца, а время не ждет, то все-таки решился спросить напрямик:

— Дед Мороз, что ли?

На существо реплика произвело неизгладимое впечатление — оно взбеленилось:

— Да как ты смеешь, несчастный?! — взревело нечто и стукнуло дубиной по крыше, отчего в небе засверкали молнии, по халату забегали стада драконов, изо рта полезли длиннющие кривые зубы, глаза выкатились неправдоподобно огромными шарами, уши увяли, сморщились, закатались в трубочки, козлиная борода зашевелилась, растрепалась, напоминая теперь невымытую после краски малярную кисть, а Максим ощутил как наэлектризованная косичка задирается к верху. Он уже приготовился бежать, но ему под ноги ударила здоровенная молния, пробив идеально круглую дыру размером с футбольный мяч, и обстановка разрядилась. Дед вновь уселся на максимов чулок, собрал бороду и закрутил ее в кисточку.