Летучий голландец профессора Браницкого

- Наше будущее в симбиозе человека и машины, - страстно убеждал ученый. - Никакие записи не сохранят мой творческий потенциал, опыт, интуицию. Все это исчезнет с моей смертью. Но представьте: накопленное мной богатство унаследовано компьютером. Я передал ему знания и навыки, пристрастия и привычки, воспоминания и сам строй мыслей - словом, всю хранящуюся в мозгу информацию. Меня уже нет, но мое самосознание полностью перешло к машине. Она мыслит так, как мыслил я. Человек воскресает в машине... Это и есть фактическое бессмертие!

- Идеализм какой-то... - возмутилась тогда одна из слушательниц. - В учебнике сказано, что у машины имеется лишь формальная, количественная модель памяти. А вы - самосознание, воскрешение из мертвых... Господа бога только не хватает!

И вот он ушел, так и не успев передать свое самосознание компьютеру.

"Может быть, самую малость не успел... - думал Браницкий. - Мы уже в состоянии сохранить на века облик, голос, малейшие черточки человека. Остается последнее - научиться сохранять душу".

24

Антон Феликсович не был сколько-нибудь типичным представителем той части человечества, которая вступила в седьмое десятилетие своей жизни. Не зря говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. Браницкий смотрел на мир как бы одновременно с двух несовместимых точек зрения: одна устоявшаяся на прочном фундаменте благоприобретенной житейской мудрости, вторая - с динамического ракурса, не скованная шорами жизненного опыта, колеблющаяся на волнах необузданной стихии, какой представляется жизнь к двадцати годам...

Браницкий не разделял возрастного скепсиса некоторых коллег, брюзжавших из-за пустяка: "Не та нынче молодежь... Никаких идеалов! В наше время было иначе..."

Он понимал и оправдывал возросшую тягу молодых людей к независимости, нетерпимость к поучениям. обострившееся самолюбие, жажду скорейшего самоутверждения. Но не могла не беспокоить прогрессирующая инфантильность, беспомощность в тривиальных жизненных ситуациях... Самым же опасным "микроорганизмом", исподволь подтачивающим моральное здоровье человека, и особенно молодого, с неокрепшим иммунитетом, Браницкий считал "вирус потребления".

Научно-технический прогресс не довольствуется ядерными реакторами, космическими ракетами или квантовыми генераторами - он преобразует и непосредственное материальное окружение человека.

"Люди обходились без добротных, удобных, полезных вещей, к которым мы успели привыкнуть за десятилетия НТР, - размышлял Антон Феликсович. - И хорошо, что они становятся все более доступны. Плохо другое - человек получает удовольствие не столько от самой вещи, сколько от сознания того, что она принадлежит именно ему. Почему у нас не прижился прокат автомобилей? Одна из причин - качественно противоположное отношение к "своей" вещи и вещи "чужой", даже если последней предстоит пользоваться неопределенно долгое время... Парадокс обладания!"

Браницкий с удивлением обнаружил, что в "Брокгаузе и Ефроне" статья "Мещанство" отсутствует. Видимо, в дореволюционные годы это слово не требовало энциклопедических пояснений. Смысл его был всем ясен: мещанство - одно из сословий, к которому относятся ремесленники, торговцы, мелкие домовладельцы...

Сегодня мещанское сословие приказало долго жить. Но мещанские вкусы, привычки, склонности, нормы поведения оказались куда более живучими. Мещанин в переносном смысле слова отмирать не торопится. Он трансформировался, со знанием дела рассуждает о достоинствах японских магнитофонов, разбирается в эстетике. Стада фарфоровых слоников или коврики с лебедями вызовут у него снисходительную усмешку. И все же он мещанин - в стиле "модерн"...

На днях в институте состоялся товарищеский суд. Судили спекулянта - с потока Сережи Лейбница. Сергей был общественным обвинителем.

- Почему до сих пор не закрыли толчок? - гневно вопрошал он. Посмотрите, кто торгует импортными джинсами, вельветом: парни и девушки! Ну скажи, не стыдно тебе?

- У тебя самого фирменные штаны, - огрызнулся спекулянт. - Ты их, случайно, не в "Детском мире" купил?

"Ужаснее всего, - подумал Браницкий, - что он вовсе не сознает уродливости своего проступка. Считает, просто не повезло. Бравирует... Мещанская идеология! А мы, старшие, не сумели ей противостоять..."

- Тебе предки по сотне в месяц отваливают, - продолжал наступать "подсудимый". - А я эту сотнягу сам зарабатываю!

- Скажите, Козлов, - не стерпел Антон Феликсович, - какая зарплата будет у вас в первые годы после окончания института?

- Ну, сто - сто двадцать...

- А стоит ли ради "сотняги" институт заканчивать?

- Предлагаю исключить Козлова, не нужен ему диплом! - непримиримо потребовал Лейбниц.

Большинство проголосовало за исключение. "Правильно", - подумал было Браницкий, но вдруг в его ушах зазвучало громкое имя академика-лауреата...

- Вот что, товарищи... Возьму Козлова на поруки. Думаю, не все потеряно...

- Ну зачем вам это? - недовольно выговаривал Антону Феликсовичу Иванов, ставший после утверждения в ученой степени деканом факультета. Таким, как Козлов, не место в институте. Вы своим авторитетом покрываете спекулянта. Впрочем, еще не известно, что скажет ректор!

Последнее слово осталось за Ивановым: по его представлению пятикурсник Козлов, совершивший аморальный поступок, был отчислен из института.

25

Амазонка-философиня пригласила Антона Феликсовича на субботний чай.

- Будут интересные люди, - многозначительно пообещала она, и в ее восточного разреза глазах вспыхнули искры предвкушаемого наслаждения.

Интересные люди оказались самодеятельной бригадой ученых-просветителей, съехавшихся из разных городов и весей, дабы в течение недели сеять разумное, доброе, вечное. Бригаду возглавлял молодой московский профессор, которого коллеги звали Володей.

Философиня, опекавшая просветителей по мандату местного общества "Знание", собрала их в своем гостеприимном доме, чтобы утолить потребность души в интеллектуальном общении. Браницкому отводилась роль "противовеса": мол, мы тоже не лыком шиты.