Демон

— Кто это? — спросил он.

— Меня зовут Габи Мерсье, — сказала Габи.

Тут Сирокко действительно пришлось отдать должное Конелу. Он некоторое время молча смотрел на Габи, очевидно подгоняя реальность под бесчисленные истории, которых он за все это время в Гее наслушался. Мысль о призраке, похоже, серьезных переживаний Конелу не доставила. Наконец он кивнул:

— Твоя разведчица, Капитан... верно?

— Верно, Конел. Все идет хорошо.

— По-моему, больше никто это и быть не мог. — Конел хотел встать, вздрогнул от боли, затем расставил ноги так, чтобы удобнее опираться на костыль.

Вообще-то со сломанной лодыжкой Конела следовало отослать в город. Он даже приготовился поднять бучу, если кто-то это предложит, но никто так и не предложил. Сирокко он был нужен в Гиперионе — больной или здоровый. А раз Конел мог ехать верхом на Рокки, серьезной проблемы не возникало.

Вот только перелом вышел скверный. Титанидские целители считали, что хромать Конел будет долго, — возможно, всю оставшуюся жизнь.

Габи опустилась перед ним на колени. Без малейших усилий она сняла массивный гипс. Возложила руки на голую лодыжку и на долю секунды ее сжала. Конел охнул, затем явно удивился. И спокойно встал на сломанную ногу.

— Чудеса, по две штуки за четвертак, — сказала Габи.

— Четвертак за мной, — отозвался Конел. — Да и спасибо тоже... — Тут он рассмеялся.

— Что такое?

— Спасибо тут, мягко говоря... — Конел развел руками, и рот его разъехался в глуповатой ухмылке. Стоял он еще нетвердо. — Да, а второе чудо?

— Скоро покажу. Берите меня за руки, детишки.

Полет, похоже, обескуражил Конела куда больше, чем призрак или магическое исцеление. Сирокко слышала, как стучат его зубы.

— Возьми себя в руки, Конел, — сказала Габи. — После того трюка, который ты провернул с люфтмордером, это просто прогулка в парке.

Конел промолчал. Сирокко просто терпела. На самом деле ей не нравилось все, что было не в ее власти. Хотя во время этих снов все казалось не так уж и важным.

— До сих пор ты мне доверяла, — нежно обратилась к ней Габи. — Доверься еще немного. Тебе здесь нечего бояться.

— Я знаю, только...

— Только ты всегда, минуя Океан, испытывала иррациональный страх. И ты никогда не подходила ближе, чем на сто километров, к центральному тросу. Океан — враг, постоянно твердил тебе твой разум. Океан — само Зло. Но теперь-то тебе уже двадцать лет известно, что зло — это Гея. Так кто тогда Океан?

— ... Не знаю. Сколько раз я собиралась прийти и посмотреть подонку в глаза... до сих пор вижу, как «Укротитель» расходится по всем швам.

— И слышишь ту милую сказочку, которой Гея угостила нас тогда в ступице... — Габи на миг умолкла, а затем голос ее зазвучал, как у капризного ребенка — ... про то как бедная несчастная Гея перепробовала все-все, ПО-ЧЕСТНОМУ, как безумно ей хотелось ДРУЖИТЬ с человечеством, встретить нас с распростертыми ОБЪЯТИЯМИ... вот только этот грязный и подлый бунтовщик Океан потянулся и... ах, бедненькие вы бедненькие, как вам, должно быть, тяжко пришлось, но тут не моя ВИНА, понимаете, это все гнусный ОКЕАН, который прежде был часть моего титанического разума, ко теперь сам стал полубогом, и у меня нет НИКАКОЙ, совсем никакой ВЛАСТИ над изменником...

Габи погрузилась в молчание, а Сирокко снова стала обо всем размышлять.

— Я не такая идиотка, чтобы об этом не думать, — сказала она. — Но я же сказала — я просто не могла сюда прийти.

— Тут Стукачок славно постарался, — заметила Габи. — Даже когда ты вынула его из головы, он оставил там этот мусор.

Сирокко вздрогнула:

— Извини, кажется, я не очень удачно выразилась. Все, дальше без метафор. Возвращаемся к реальности.

Все трое приземлились у самого рубежа леса жил центрального троса и дальше пошли пешком.

По мере того как они приближались к центру, становилось все теплее. Весь и без того слабый наружный свет окончательно пропал уже через первые сто метров. Ни Конел, ни Сирокко лампады не захватили, зато у Габи оказался какой-то источник света, что струился вперед подобно лунным лучам или отражениям от зеркального шара в дискотеке. При таком свете вполне можно было видеть... только вот смотреть было не на что. Сирокко побывала под многими тросами, и там всегда лежали обломки столетий. Скелеты давно умерших существ, упавшие гнезда слепых летучих животных, скомканные куски расплывшихся гобеленов, что отшелушивались от жил троса и могли провисеть так часы или тысячелетия... даже старые картонные коробки, пластиковые обертки от бутербродов и смятые консервные банки — память о днях туристской программы Геи, когда тысячи людей плавали на плотах по Офиону или плутали по лесам жил. Леса эти содержали свою сложную ночную флору и фауну, редко попадавшуюся на глаза, но легко опознаваемую по помету животных и семенным коробочкам, что падали с незримых переплетений жил высоко наверху.

А в Океане ничего такого не было. Словно час назад здесь прошла бригада уборщиц, вытирая пыль и полируя все чуть ли не до блеска. Земля здесь скорее напоминала линолеум.

Теперь Сирокко смутно припомнила свои страхи. И, стоило ей хорошенько задуматься, она поразилась тому, что чего-то в этом месте боялась. Ее нынешние свидания с Габи всегда проходили в приятном, полунаркотическом сонном состоянии. Сирокко знала, что все идет, как надо. Даже в ретроспективе сны эти страшными не казались. Теперь она шла вперед в своем обычном состоянии безмятежного предвкушения. В каком-то смысле Сирокко чувствовала себя маленькой девочкой, что идет со своей мамой по извилистой лесной тропке. Интересно, однако не захватывает. За каждым поворотом ждало что-то новое, но это новое не пугало. Лишь приятное предвкушение «что-там-дальше» — и никакой тревоги.

Неясным для нее самой образом Сирокко чувствовала некоторые эмоции Конела. Он тоже не боялся, но испытывал острое любопытство. Габи приходилось то и дело его окликать — или он ушел бы далеко вперед. Продолжая свою аналогию, Сирокко подумала: Конел — городской мальчик, никогда не бывавший в лесу; каждый поворот таит для него новое чудо.