Карта неба

Поэтому он обрадовался, удостоверившись два месяца спустя, когда его близнец обедал с Сервиссом в трактире «Корона и якорь», что в глазах американского журналиста теперь нет ни тени упрека. В мире, где он находился и который не был его миром, хотя подозрительно на него походил, «Война миров» Г. Дж. Уэллса тоже рассказывала об ужасном и неожиданном вторжении марсиан, от которого, однако, человечество было спасено в последний момент рукою Господа, такой же невидимой, как зародыши болезней, которые она распылила над планетой. Критика наглого британского колониализма стала в романе гораздо более меткой и тонкой, Уэллс должен был это признать. Правда, лучик надежды, появившийся в финале, все равно не помешал Сервиссу написать «Эдисоновское завоевание Марса», как он это сделал и в родной действительности. Как я уже объяснял, книжонка Гарретта П. Сервисса претендовала на то, чтобы стать второй частью «Войны миров», в которой герой, то и дело взывающий к мести, словно обиженная баба, летит к марсианам вместе с несносным Эдисоном. С целью высказать свое возмущение такой наглостью, а также подвергнуть уничтожающей критике роман Сервисса и объяснить ему, какое впечатление на самом деле производит его бесстыжий Эдисон, и отправился двойник Уэллса на встречу в упомянутом трактире. Уэллс наблюдал за этой встречей двух писателей, сидя за задвинутым в угол столом. Встречей, которую его близнец воображал как удар двух камней друг о друга, чтобы извлечь огонь, но которая в итоге пошла по другому сценарию. Из своего угла Уэллс увидел входящего себя, превратившегося во взрослого мужчину за тридцать, и шагнувшего ему навстречу Сервисса. С грустной улыбкой он наблюдал, как изначальная напряженность его близнеца постепенно исчезала под напором страстных и беспорядочных речей Сервисса, а особенно — под воздействием содержимого выстраивавшихся на столе, как на параде, все новых и новых кружек. К тому времени, когда они закончили обедать, алкоголь уже сделал свою работу, сблизив их до такой степени, что они казались родными братьями. Когда, спотыкаясь и хохоча, они покинули трактир, Уэллс последовал за ними. Однако они не стали брать экипаж, чтобы немедленно помчаться в музей, как поступили в прошлый раз. Нет, они ограничились горячими рукопожатиями, бурными заверениями в дружбе и бесконечными обещаниями скоро увидеться, после чего каждый пошел своей дорогой. Стоявший у дверей трактира Уэллс улыбнулся, почувствовав огромное облегчение. Все эти годы он жил, мучимый вопросом, изменил ли он будущее, и вот наконец получил этому подтверждение: они не поехали в музей, потому что там не было никакого марсианина. Уэллс уничтожил его во льдах далекой Антарктиды. Марсианин разлетелся на куски и бесследно исчез. Возможно, летательный аппарат и теснится среди сотен предметов, которыми битком набита Палата чудес, однако Сервиссу, очевидно, он не показался столь достойным объектом для показа, как марсианин, с которого и началось то, что потом произошло. Итак, на этом его воспоминания заканчиваются. Отныне, подумал Уэллс, довольной походкой направляясь к ближайшей станции, чтобы сесть в поезд до Вейбриджа, все, что случится с его двойником, станет сюрпризом и для него самого.

Пока писатель ехал в поезде, он размышлял над тем, спас ли он и своих товарищей, уничтожив Посланника. Было очевидно, что была спасена Джейн — та Джейн, из иной реальности, за которой он иногда следовал по лондонским улицам, когда она ходила в свои любимые магазины, или разъезжал на велосипеде в окрестностях Вустер-парка, чтобы наблюдать за тем, как она неизменно возвращается домой и попадает в объятия его двойника, и испытывать при этом странное чувство ревности и в то же время удовлетворения. Выходит, он спас ее для того, чтобы ее ласкал другой, злился он и снова и снова напоминал себе: тот, другой Уэллс, — это тоже он, и надо только радоваться тому, что его второе «я» так к ней относится, ведь его бы очень огорчило, если бы со временем он перестал ее любить, а такое могло бы произойти, сколько бы он ни рисковал жизнью, чтобы провести рядом с ней остаток своих дней. Спас он от той действительности и Чарльза, которого ему нравилось встречать у входа в какой-нибудь театр — просто так, чтобы полюбоваться на элегантного и состоятельного молодого человека, который улыбался знакомым ослепительной белозубой улыбкой, а иной раз даже услышать одну из его иронических сентенций по поводу того, куда идет страна, или на другую актуальную тему: словно Уэллс хотел таким образом стереть в памяти его прежний образ и не видеть больше, как грязный и взъерошенный Чарльз улепетывает по сточному каналу от страшных чудовищ. Точно так же он спас и Мюррея, и Эмму, и капитана Шеклтона с его возлюбленной Клер, и агента Клейтона, и кучера, чьего имени он не помнил… Да, где бы они ни находились, никому из них теперь не придется пережить марсианское нашествие. Они могут безбоязненно продолжать жить по-прежнему, что, впрочем, и делают. Ну а как же другие — их близнецы из иной реальности? — подумал он. Спас ли он и их тоже? Был ли уничтожен тот мир, исчез ли после того, как он ликвидировал Посланника в Антарктиде, или его действия привели к образованию развилки, еще одной ветви на пышном древе времени? Не оказались ли его товарищи в какой-то иной вселенной? Не стали ли они пленниками инопланетян? Конечно, Уэллс предпочел бы ответить на эти вопросы отрицательно. Ему хотелось бы думать, что с гибелью Посланника эта временная линия исчезла, растворилась без остатка. И если он прислонит ухо к стене, ограждающей Вселенную, то не услышит из-за нее страдальческих криков тех, кто по-прежнему находился в соседнем аду. Потому что ничего этого никогда не было.

Но имелась одна деталь, делавшая эту теорию не слишком убедительной: его память, те воспоминания о нашествии, что таились в его голове. Как можно помнить о том, чего никогда не было? Уэллс любил пофантазировать насчет существования так называемых параллельных миров, возникавших после каждого сделанного человеком выбора, каким бы незначительным он ни был. Если я сегодня обедаю дома, то со мной ничего не случится, но если я решу пообедать в трактире «Кларидж», то заработаю себе расстройство желудка, потому что съем что-то несвежее, и из-за этого маленького решения моя жизнь разделится на две различные реальности, которые будут существовать одновременно и параллельно, хотя я смогу воспринимать только одну из них. Теперь-то он уже не сомневался в том, что параллельные миры существуют: если бы он не уничтожил Посланника, планета пережила бы нашествие марсиан, но, поскольку тот мертв, никакого нашествия не будет. Хотя означало ли это, что та реальность перестала существовать? Нет, реальность, в которой произошло нашествие, существовала, тому было множество доказательств, и логичным было предположить, что она продолжает существовать где-то по ту сторону той, в которой он сейчас жил. Для тех, кто оставался в канализационных туннелях после его исчезновения, он просто таинственно растворился, а возможно, захлебнулся в лагуне и был унесен куда-то далеко водами Темзы. Никто из них не знал о его подвиге, потому что он никак на них не отразился…

Похоже, такова была печальная действительность, и нужно было учиться жить с нею. Уэллс пытался утешить себя тем, что ему по крайней мере удалось создать мир, где нашествие никогда не случится. Он прикрыл глаза и снова, в который раз, предался воспоминаниям о вторжении, накопившимся в мозгу, освежил их, отчистил до блеска, словно столовое серебро. С теплой улыбкой вспомнил Мюррея и то, как постепенно менял свое мнение о нем. Непостижимо, но благодаря марсианской алхимии его ненависть медленно превратилась во что-то такое, что он не мог определить иначе как уважение. Тут он сообразил, что через пару дней его близнец вынет из почтового ящика письмо Мюррея. Он вскроет его дрожащими пальцами, как поступал и с приглашениями совершить путешествие в будущее, пытаясь отгадать, чем вызвано это послание. Но так и не смог поверить, что оно продиктовано любовью. И его двойник будет возмущаться наглостью Мюррея, посмевшего просить у него помощи в воспроизведении вторжения марсиан, описанного в его романе. Он ошеломленно прочтет письмо несколько раз, не веря собственным глазам, но так на него и не ответит. Засунет конверт между страницами своего романа и забудет про письмо. Но после того, что им пришлось вместе пережить, он больше не испытывал к миллионеру злобы. Любовь изменила Мюррея, превратив в человека, способного пожертвовать собой ради других. Прощаясь с ним в лондонском подземелье, Уэллс попросил прощения за то, что не ответил на его письмо. Если бы я получил его сейчас, сказал он, то непременно бы ответил. Именно это и произошло два дня спустя: он снова его получил. Так что, придя домой, он выложил на стол лист бумаги, свое вечное перо и долго обдумывал ответ. Разумеется, он не сможет помочь Мюррею воспроизвести марсианское вторжение — у него не было таких средств, и к тому же он считал, что это вообще ни к чему. Он вспомнил, как во время их бегства от марсиан мисс Харлоу постепенно проникалась все более нежными чувствами к Мюррею, как она смеялась, когда миллионер пытался подоить корову на ферме, где они остановились по дороге в Лондон. Вот чего должен добиваться Мюррей, это так просто. Уэллс нагнулся над листком и своим наклонным, чуточку детским почерком, который выработался у него за годы письма левой рукой и так отличался от его былого почерка, искусного, нервного и торопливого, с округлыми плоскогорьями и неожиданными пиками, начал заполнять каракулями страницу, которая принесла ему большее удовлетворение, нежели любая из написанных им страниц на протяжении одного и другого существования: