Грядущий мир. Катастрофа

— Высшее учетное бюро? Это совсем не их дело. Их выбирают для учета, регистрации и распределения. Единственная власть — это мы все вместе, все граждане Мировой Коммуны. Кроме того, я уже сам достаточно сознаю свою вину и сообщил о своем раскаянии световой идеограммой. Ну, бросим это.

— А я беспокоилась за вас.

— А я не перестаю думать о вас. Я хотел бы видеть вас не на экране, а близко.

— И я вас… То есть не то…

— Нет, именно то. Я читаю ваши мысли. Завтра я буду у вас на корабле.

— Лессли. Я не знаю… Я теряюсь…

Ей стыдно своих мыслей и она разъединяет идеограф.

III. Мозг Мирового Города

Когда-то над Парижем высилось кружевное легкое плетение — Эйфелева башня. Теперь она затерялась среди террас и вышек дворцов, вонзившихся в небо.

После посещения швейцарских террас, Стерн повернул корабль назад, направляясь к Парижскому Сектору Мировой Коммуны. И вот сейчас Стерн в капитанской будке нажимает клавишу на спуск. Переборки верхних воздушных камер захлопываются, нагнетательные наносы накачивают воздух в верхние камеры, из верхних клапанов вырываются струи сжатого газа и толчками снижают корабль.

Густая паутина проводов изрезывает небо над Парижским Сектором. Корабль лавирует: скользит, ныряет, изворачивается. Стерн бегает пальцами по клавиатуре, как опытный пианист, и нажимает клавиши — направо, налево, крутой поворот, скачок вверх, прыжок вниз, стой!

Все провода тянутся к огромному дворцу в центре Парижского Сектора. Ближе к дворцу они так густы, что покрывают небо частой сетчаткой. Корабль вынырнул из паутины проводов и плывет над этой сеткой среди роя других кораблей, больших, с сотнями пассажиров, и маленьких — двух или трехместных воздушных шлюпок и яхт.

Вокруг башни дворца лепятся четыре яруса балконов. К этим балконам причаливают воздушные судна. Эта воздушная гавань полна сотнями кораблей. Они пристают друг к другу и перекидывают трапы на палубы средних кораблей. На куполе башни горят шесть букв:

Эти буквы означают:

«Высшее Статистическое Бюро Федерации Мировой Коммуны».

Викентьев, Евгения и Стерн переходят с трапа на трап, повисшие над пропастью в сотню метров глубины. На дне этой пропасти — круглая площадь, вымощенная плитами папье-маше, стиснутая стенами домов, накрытая сеткой проводов.

У входа в башню их ждет лифт. Они скользят вниз, по люку лифта. Отзванивают этажи, мелькают белые круглые коридоры с десятками дверей, с сотнями снующих по ним людей.

Лифт останавливается. В дверях светлой, залитой солнцем комнаты, их встречает высокий, плотный, мощно сложенный человек, с выпуклым лбом мыслителя, в одежде из светлой ткани. Его ясные серые глаза с любопытством останавливаются на Викентьеве и Евгении.

Стерн произносит несколько слов. Старик весело кивает головою и надевает чашечки идеографа.

— Я — Мак Тодд, председатель Высшего Бюро, — сообщает он.

Так вот он, глава Мировой Коммуны. Глаза Викентьева и Евгении впиваются в Мака Тодда. Значит, у них все же есть правительство. Этот старик, Мак Тодд, президент Мирового Города.

Но Мак Тодд энергично возражает:

— У меня нет никакой власти. Я избран на трехмесячный срок, объединяю работу Высшего Статистического Бюро, которое ведает учетом и распределением, но которое не обладает никакими правительственными полномочиями.

В кабинете Мака Тодда несколько аппаратов идеографа. Они ежеминутно вызывают его, и он, прерывая беседу, отвечает на вызовы.

— Очевидно, вам неясна общественная организация Мировой Коммуны, — говорит он Викентьеву и Евгении и, присоединив их при помощи проводов к аппаратам своего кабинета, добавляет:

— Слушайте, и вы поймете.

— Нью-Йоркский Сектор сообщает, что у него имеется 70 миллионов киловатт часов электро-энергии сверх потребного ему количества, — доносится по идеографу.

— …В Римском Секторе достигло трудовой зрелости 250 тысяч граждан, из которых 100 тысяч превзошли потребности Сектора в силовых единицах.

— …В Венском Секторе родилось за неделю 4.020 детей. Половой состав будет сообщен дополнительно.

— …Вашингтонскому Сектору требуется 2.000 силовых единиц живой силы. Пришлите немедленно.

— Перебросьте в Московский Сектор 6 миллионов тонн дураллюминия.

Мак Тодд весело глядит на своих собеседников своими ясными глазами: разве теперь им непонятно, что деятельность Высшего Бюро состоит в учете сил, богатств и работы Мировой Коммуны и в их распределении? Никакой власти, никакой принудительной силы, только учет, точный учет.

В каждом Секторе Мирового Города — учетное бюро. Сто Секторов в Мировом Городе — сто учетных станций. Каждый Сектор делится на районы с районными станциями учета. Каждый район делится на кварталы. Квартальные учетные станции связаны с домовыми подстанциями, стоящими во главе каждого дома Мирового Города. Сеть статистических станций — вот вся общественная организация Мирового Города.

— Но тогда у вас целая армия чиновников, — возражает Викентьев.

Мак Тодд отрицательно качает головою:

— Ни одного чиновника! Все взрослые граждане поголовно участвуют в работе станций. Самый долгий срок полномочий — три месяца, самый краткий — несколько часов. Пятерка домовой подстанции обновляется ежедневно, квартальной — каждые трое суток, районной — еженедельно, в Секторе — ежемесячно и в Высшей Станции — каждые три месяца.

У Евгении все-таки есть довод против Мака Тодда. Блестя глазами, она возражает:

— Вы говорили, что у вас нет принуждения. Неправда, оно есть. Вы перебрасываете силовые единицы из Сектора в Сектор. А эти силовые единицы — живые люди. Что, если я не желаю быть силовой единицей?

Мак Тодд с удивлением смотрит на Евгению:

— Как вы можете не желать того, что вам полезно и доставляет нам наслаждение?

— Быть в распоряжении общественного механизма — это вы называете наслаждением? — возражает Евгения.

Стерн вмешивается в разговор:

— Вы не понимаете нашей психики. Мы слитны. Высшее наслаждение и гордость каждого из нас — творчество. Мы стремимся, мы жаждем творчества, и каждый гражданин, как награды, ждет сообщения станции о том, что он там-то нужен, что там-то без него нельзя обойтись.

— Посмотрите в окно на площадь и вы увидите эти «силовые единицы», — предлагает им Мак Тодд.

На широкой площади строятся колонны. Стройные прямолинейники людей. Во главе каждой колонны — знаменосец с алым знаменем. Знамена развернуты и полощутся в воздухе. Сверкают шитые золотом на полотнищах надписи:

— На электрические станции! — переводит по идеографу надпись на знамени Стерн.

— Мы на транспортную службу!

— Мы к радио-экскаваторам! На рудники!

— Мы — на станции радио-идеографа!

Евгения хочет знать, что чувствуют эти колонны «силовых единиц». Она все еще не верит, что в Мировом Городе нет принуждения.

— Это можно, — соглашается Мак Тодд и переводит провод идеографа на радио-связь по воздуху.

И Евгения слушает прибой чужих мыслей и настроений. В этом хаосе тысяч мыслей и чувствований трудно разобраться, но все они сливаются в одни радостный порыв:

— Скорее! Скорее! Скорее за дело!

Врачи осматривают прибывающие новые колонны и отделяют больных и слабых. Мак Тодд, лукаво усмехнувшись, переводит приемник идеографа по направлению к группе забракованных. Радостный прибой сменяется унылыми жалобами:

— Гражданин! Я достаточно здоров, чтобы работать.

— Вы ошиблись! У меня вовсе не больные легкие. Я не хочу в Давос. Я хочу в шахты.

— Вот уже два года, как я — обуза на плечах сограждан. Не бракуйте меня.

Мак Тодд насмешливо говорит Евгении:

— Видите, вы были отчасти правы, когда утверждали, что у нас есть принуждение. Да, оно существует. Вот эти больные упорно хотят быть «силовыми единицами», — а мы их принуждаем не работать.