Тигр. Тигр!
Тигр. Тигр! читать книгу онлайн
Альфред Бестер — великий экспериментатор и великий разрушитель традиций.
Странные миры, в которых обитают его герои, непредсказуемы и опасны, поскольку лишены логики и вынуждают их обитателей руководствоваться собственными правилами игры. Признанные шедевры мастера, такие романы, как «Человек без лица» и «Тигр! Тигр!», стали хрестоматийными, без них невозможно представить современную фантастику, как невозможно представить ее без романов Роберта Хайнлайна, Роджера Желязны или Филипа Дика.
В том избранных сочинений писателя, кроме уже известных, входят произведения, ранее не издававшиеся на русском.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Дигби, приди ко мне!
Дигби, где бы ты ни был, приди ко мне!
Это Фиона.
Фиона.
Твоя ледяная богиня.
Уже не ледяная, Дигби.
Еще чуть-чуть, и я сойду с ума.
Колеса крутятся быстрее, и быстрее, и быстрее.
У меня в голове, все быстрее, и быстрее, и быстрее.
Дигби, приди ко мне.
Ты мне нужен.
Принц Терзание.
Терзание.
А затем своды храма с грохотом раскололись, и все, кто там был, содрогнулись от страха, и внутренности их стали подобны воде. И все они узрели, как Господь Иалдабаоф нисходит с черного как уголь неба прямо на жертвенник.
И словно бы целую вечность взирал Господь наш Иалдабаоф на пришедшего из огня зверя, приносимого Ему в жертву, зверь же корчился, извергая богохульства, и греховная мерзость его была бессильна в руках непорочных жрецов.
Это уже запредельный ужас, запредельная мука.
Это чудовище, которое спускается с неба.
Человек-обезьяна-зверь-ужас.
И запредельная шутка, что он слетает как нечто сделанное из пуха, тончайшего шелка и перьев, как нечто радостное и почти невесомое. Чудовище на крыльях света. Чудовище с перекрученными ногами и руками, с тошнотворным телом. Голова человека-обезьяны… разбитая, распоротая, расквашенная, и в ней большие, блестящие пристальные глаза.
Глаза? Где это я?..
ЭТИ ГЛАЗА!
Нет, это не сумасшествие. Нет. Не «дин-дон-звон». Нет. Мне знакомы эти глаза, эти большие серьезные глаза. Я видела их прежде. Годы назад. Минуты назад. В клетке зоопарка? Нет. За стеклом аквариума? Нет. Большие серьезные глаза, полные обожания и безнадежной любви.
Нет… Пусть будет, что я ошибаюсь.
Эти большие серьезные глаза совсем уже готовы расплакаться.
Расплакаться, но ведь мужчины не плачут.
Нет, не Дигби. Этого не может быть, не должно быть. Ну пожалуйста!
Так вот где я видела это место, этих людей-животных и этот адский пейзаж — на рисунках Дигби. На этих жутких картинах, которые он рисовал. Для забавы, говорил он, для развлечения.
Развлечение!
Но он-то почему так выглядит? Почему он такой же ужасный и мерзкий, как и все остальные… Такой, как его картины?
Так что же, Дигби, это твоя реальность? Ты меня призвал? Ты нуждаешься во мне, хочешь меня?
Дигби!
Диг.
Диги-диг-круть-и-верть-диги-дон-звон-звон-звон…
Почему ты меня не слушаешь? Не слышишь? Почему ты на меня так смотришь, как сумасшедший, ведь минуту назад ты расхаживал по убежищу, пытаясь принять решение, и первым прошел сквозь эту огненную завесу, и я тобой восхищалась, потому что мужчины всегда должны быть смелыми, но не мужчины-обезьяны-звери-чудовища…
И тогда Господь Иалдабаоф заговорил со своим народом, и от голоса Его содрогнулись горы, и сказал Он: «Восславьте Господа, чада мои, ибо этот зверь был послан вам быть вашей королевой и супругой Господа вашего».
И вскричал тогда весь народ одним голосам: «Слава Господу нашему Иалдабаофу».
И склонился Маарт перед Господом и вознес мольбу: «Даруй, о Господи, чадам Своим знамение, что будут они плодиться и размножаться».
И протянул Господь к зверю длань Свою, и принял его из жертвенных огней и рук непорочных жрецов, и свершилось новое чудо. Греховность возопила в последний раз и покинула тело зверя, оставив после себя одно лишь благолепие. И сказал Господь, обращаясь к Маарту: «Се есть вам знамение».
Пусть я умру.
Пусть я умру навсегда.
Чтобы не видеть и не слышать…
Что?
Прелестные обезьяны танцуют кругом и кругом и кругом такие хорошие и красивые и все вокруг такое хорошее и красивое и большие серьезные глаза смотрят прямо мне в душу и милый Диг-а-Диг касается меня руками которые так странно изменились стали хорошими и красивыми от скипидара или охры или жженой умбры или сепии или желтого хрома которые были у него на пальцах каждый раз когда он ронял палитру и кисти и бросался ко мне когда я…
Любовь все изменяет. Да. Как хорошо быть любимой милым Дигби. Как тепло и уютно быть любимой и нужной и хотеть быть единственной изо всех миллионов и видеть как он странно прекрасно торжественно идет слетает снисходит в реальность вроде реальности Саттоновского замка где то убежище и я точно знаю что эти обрывы… с прелестными обезьянами которые смеются и прыгают и поклоняются такие забавные такие забавные такие милые такие хорошие такие забавные такие…
Тогда приняли дети Иалдабаофа знамение Божье сердцами своими и стали с той поры плодиться и размножаться по примеру Господа нашего Бога и Его супруги иже суть на небесех.
Здесь кончается КНИГА МААРТА.
Войдя в пылающую завесу, Пил неуверенно остановился. Ведь он не сделал еще выбор. Для него, человека логики и разума, это было до крайности необычно. Впервые за всю свою жизнь он не смог принять мгновенное решение, что лишний раз показывает, насколько глубоко потрясла его эта штука в убежище.
Он стоял, окутанный огненной дымкой, переливавшейся как опал и бывшей куда плотнее, чем могло показаться раньше. Она его окружала и полностью изолировала, чтобы другие, шедшие следом, не могли на него натолкнуться, но никого вокруг как не было, так и не было. Пилу дымка представлялась не то чтобы красивой, но довольно интересной. Хроматическая дисперсия была необычно широкой и раскинулась на сотни тончайших оттенков видимого спектра.
Пил прикинул обстановку. Данных под рукой было мало, но, скорее всего, он находился вне пространства и времени или между измерениями. По-видимому. Это помешало их en rapport [7] с матрицей существования, так что уже само намерение, с которым они входили в завесу, определяло координаты точки выхода. Завеса была в некотором смысле шарниром, на котором они могли развернуться к любому желаемому существованию в любом пространстве и времени — что возвращало Пила к вопросу его собственного выбора.
Он тщательно взвесил то, что уже имеет, против того, что мог бы получить. До данного момента он был вполне удовлетворен своей жизнью. У него было много денег, серьезная профессия инженера-консультанта, прекрасный дом на Челси-сквер и привлекательная жена. Отдавать все это в обмен на неопределенные обещания лица, чьи полномочия никому неизвестны, было бы непростительной глупостью. Пил давно уже научился никогда ничего не изменять без достаточных к тому оснований.
Во мне отсутствует авантюризм, холодно размышлял Пил. Отсутствует и совсем мне не нужен. Меня ничуть не привлекает романтика, я с подозрением отношусь к неизвестному. Мне нравится сохранять то, что я имею. Не буду скрывать, во мне силен инстинкт приобретательства, но не менее силен и собственнический инстинкт. Теперь же я хочу сохранить то, что уже имею. Без всяких изменений. Д ля меня не может быть иного решения. Пусть остальные дурят с этой самой романтикой сколько угодно, я же сохраню свой мир точно таким, какой он есть. Повторяю: никаких изменений.
Это решение заняло у Пила не меньше минуты, промежуток времени необычно длинный, но ведь и ситуация была не совсем обычной. Он уверенно шагнул вперед и оказался в подземном коридоре Саттоновского замка.
Навстречу ему уже в каких-то футах поспешала молоденькая служанка с подносом в руках. На подносе стояла бутылка эля и лежал исполинский сэндвич. Услышав появившегося Пила, она вскинула глаза и резко остановилась. Поднос с грохотом упал на пол.
— Какого черта?.. — начал Пил, ошарашенный ее поведением.
— М-мистер Пил, — взвизгнула служанка и тут же заорала во весь голос: — Помогите! Убивают! Помогите!
Чтобы утихомирить истерическую девицу, Пил ударил ее по щеке.
— Не будешь ли ты добра заткнуться и разумно объяснить, какого черта ты здесь делаешь в первом часу ночи?
