Пах антилопы

Казах позаимствовал цитату из Горация, не исключаю, что из самого. Я-то нашел ее в сборнике крылатых латинских выражений. Звучность оригинала перевод сохранил и даже приумножил, только в шипящем регистре: "Слова, соответствующие вещам".

Если и было меж нами соревнование, то Кожамкулов одним этим эпиграфом почти решил дело в свою пользу. Теперь не страшно было и сам текст прочесть - на третью лопатку он положить меня не мог.

Ожидал я чего-то такого, чему в животном мире соответствует северный олень, который одновременно и домашнее, и дикое животное. В этом смысле Кожамкулов меня не разочаровал, только вот путь его в литературе проходил по заповедним местам.

"Если спросите, откуда / Эта мощь и проходимость, / В сочетании с комфортом, / С легким, чутким управленьем, / С благородством чистых линий, / При цене намного меньшей, / Чем у всех других седанов / Представительского класса, / Я скажу вам, я отвечу..." - Исковерканные бунинские строки Кожамкулов вложил в уста господина "с благородной индейской внешностью, облаченного в безукоризненный европейский костюм" так гласила авторская ремарка. Вождь по ходу действия должен был, прохаживаясь вокруг автомобиля, демонстрировать его стати, сообразуясь, естественно, с содержанием своего монолога. "Если б дальше вы спросили: / Сколько клапанов в цилиндре? / И цилиндров этих сколько? / Я тотчас бы вам ответил..."

- Чему это ты улыбаешься? - ревниво осведомилась жена, которая стремление знать все про наших детей, включая мысли и чувства, с годами распространила и на меня.

Сосиска указывала направление юг-север, и, чтобы разрезать, пришлось повернуть ее на тарелке вдоль экватора.

- Да так, ничему. - Признаться, что это улыбка облегчения, значило дать женщине слишком сильные против себя козыри.

- Ничему так ничему. И завтра, пожалуйста, оденься прилично. Зря машешь рукой, на девушку эту мне плевать. Просто не хочу, чтобы мой муж выглядел оборванцем.

К утру ночная морось села на стекла витрин, на машины, и солнце гляделось в эти сизые плоскости с милой, подслеповатой улыбкой. Прохожие, как только я свернул со Старого Арбата в переулки, стали попадаться редко, все больше старухи в зимних пальто, передвигавшиеся самыми мелкими шажками, чтобы случайно не переступить границу жизни. По-хорошему каждой надо было на хлебушек давать, но до того всеохватный кругом шел ремонт, такое богатство отделочных материалов демонстрировали уже восстановленные фасады, что глаз требовал всякую нищету отсюда удалить, хоть бы и хирургически.

В доме, где жила Зульфия, часть квартир уже испытала второе рождение, в остальных орудовали гастарбайтеры. Остервенело, как будто наше прошлое как-то их касается, они выламывали из помещений все, что прямо не относилось к несущим конструкциям. В подъезде стояла сизая дымка, валялись куски штукатурки, источавшие тяжелый барачный запах.

Лифт оказался даже не занят, а оккупирован, в него грузил мешки румяный крутозадый малый во всем чистом. Завидев меня, он с виноватой улыбкой пропел тенорком:

- Антеекси, тейдэн тулее одоттаа.

Я только то и понял, что язык относится к угро-финской группе. Видя мое замешательство, он еще раз произнес ту же фразу, но громче. Метод погружения неожиданно сработал. Во всяком случае, первое слово мне удалось перевести - оно несомненно означало "извините".

- Пустяки! - махнул рукой и отправился наверх пешком.

До лестничной клетки санация тоже еще не добралась - приютский колер, углы, помеченные котами, а кое-где и людьми, под потолком множество заляпанных побелкой проводов, словно это узел связи. Квартира Зульфии занимала целый этаж, других дверей я на площадке не обнаружил. Собственно, это была не дверь, а броневая плита, вобравшая в себя всю мощь уральских блюмингов и прокатных станов. Пластмассовая кнопка звонка рядом с нею гляделась юной пацифисткой.

- Кто?

Cквозь толщу металла голос прошел значительно ослабленным. Я назвался. Этого, как ни странно, хватило. Проигрывая по русскому обычаю в скорости, но зато сверх всякой меры выигрывая в силе, с той стороны заработало нечто вроде лебедки, и дверь стала медленно отделяться от косяка. Ох, что с моей душонкой сделалось! Воровато озираясь, в нее влетели все прежние упования и расселись по жердочкам. А и рассудить - не могло же пространство, отделенное от мира десятью сантиметрами стали, оказаться всего лишь продолжением обычного евклидова, в котором протекают две самые скучные мои жизни: биологическая и финансовая?

Щель достигла размера, когда, обдирая уши, в нее уже можно просунуться, и остановилась в своем развитии. Там, похоже, засомневались, пускать меня или нет. Чтобы полную дать о себе информацию, я повернулся к дверям в профиль. На случай чего у меня и паспорт имелся.

- Заходить-то будете или чего? - раздался вдруг недовольный голос с той стороны.

Учитывая возраст, костяк мой должен был давно обызвестковаться, но он неожиданно продемонстрировал замечательную эластичность, и щель я преодолел без заклинивания. Дама, управлявшая дверью, как только убедилась, что гость полностью находится в квартире, нажала на кнопку, и плита встала на место.

- Тяжмаш. - Женщина любовно провела рукой по металлу. - Громаднейший завод, а она, - последовал сердитый кивок куда-то в глубину квартиры, - все акции этому чечену продала.

Прозекторский фартук, голова в серых барашках, голые пупырчатые икры детали, не вошедшие в этот перечень, были столь же унылы. Правда, очень молодила привратницу зажатая в руке недогрызенная морковка.

Мраморный пол в прихожей поблескивал, как туго накрахмаленная скатерть, и я инстинктивно принялся разуваться.

- Мужских, наверное, и нет. - Женщина с сомнением посмотрела на мои военторговские носки. - Вон те берите, они самые большие.

Бархатные туфельки, украшенные бутонами из розовых перьев, и впрямь пришлись мне впору, единственно - пятки оказались слишком высоко подняты над полом.

- Во, я ж говорила! Это Татьянины, массажистки нашей, кобыла еще та! Обладательница морковки свободной рукой очертила вокруг своего крупа другой, еще более объемистый. - Рано чтой-то вам назначили, обождать придется. Куда! В пятом часу только приехала.

На холке у самолюбия поднялась шерсть, но я взял его на короткий поводок и, стуча каблучками, проследовал в гостиную.

Очутился я ровно в той фотографии, которую Эльвира демонстри ровала при первом нашем знакомстве. Стулья только не вверх ногами располагались, а, как положено, плечом к плечу стояли вкруг стола. Малахитовый камин, наборный пол - все было на месте. В той части залы, что не попала в объектив, имелось еще множество разных предметов, но они знакомы всякому, кто хоть раз, пусть в мечтах, побывал в приемной дорогого дантиста. Выделю только - и то потому, что я в него сразу погрузился, - кожаный диван, большой и чрезвычайно мясистый.

Позу он мне навязал какую-то нерабочую. Я было поддался, даже розовые копытца сбросил, но скоро сообразил, что в носках держаться на равной ноге с хозяйкой будет затруднительно, вернулся в туфельки и, сколько позволяла конструкция дивана, подобрался.

Дело мне представлялось следующим образом: оставив гостя, дама в фартуке отправилась будить хозяйку, и та теперь спешно приводит себя в порядок. Звуки, доносившиеся из глубины квартиры, в общем, не противоречили этой гипотезе: открывались и закрывались двери, где-то лилась вода. Правда, так и не прошумел бачок, но он мог оказаться какой-нибудь новой конструкции, основанной на совершенно другом физическом принципе.

Прислушиваться в конце концов надоело, и минут десять протекли без всякого моего участия - только слабо сопротивлялся дивану, норовившему сомкнуть над постояльцем свои опухлости. Вернула меня к активной жизни внезапно набежавшая мысль: "А как они собираются в таком интерьере снимать всех этих чапаевых с анками-пулеметчицами, которых я напихал в сценарий?" К простому "никак" я еще не был готов, и оба полушария, старательно минуя дозоры формальной логики, занялись поисками ответа. Работа бессмысленная, но она по крайней мере съела часть времени, которое в противном случае целиком бы пошло на ожидание.