Дождь

-- Риф, Риф, как же это? Стыдно, Риф. Отныне теряю всякую веру в чистоту ваших кровей. Да, мадам, теряю. -- Она не обратила внимания.

Дни проходили в спокойной дороге. Я, несмотря на более чем частые кривули, уже далеко продвинулся на юг. Стали попадаться пирамидальные тополи; степи и редкие рощи сменили лес с пропиленной в нем трассой, на дороге стало чище. Мне почти не приходилось останавливаться, не то что раньше, когда то и дело я убирал с полотна слишком крупный сук или расчленял перегородивший ствол. Как-то острее я начал воспринимать безлюдье вокруг, а сегодня, едва отъехав от места ночлега, увидел упавший самолет.

Он лежал довольно далеко от шоссе, на одном из двух невысоких холмов. Одинаковые зализанные выпуклости их за расстоянием виднелись ровными, и я сперва не понял, что за конструкции мелькнули на фоне неба. Затормозил, вернулся. В бинокль четко различалось хвостовое оперение лайнера. Что это гражданская машина, у меня не возникло сомнений -- я явственно видел раскраску. Луговина казалась сухой и безопасной, но я все же не рискнул съехать с бетона, пошел так, длинной дугой обходя заросли кустарника в центре поля. Кроме того, я хотел взглянуть на всю картину целиком.

Но напрасно я ждал увидеть белую летучую рыбу, выброшенную на землю. Вид, открывшийся мне, впервые заставил осознать, что такое авиакатастрофа в полном смысле слова. Уцелел только хвост, который я и заметил из-за холма. Сразу от киля флюзеляж махрился обрывками и обломками, торчало одно-два обугленных ребра, болтался лоскут ткани -- все. Земля под ним была обожжена -- видимо, он упал с полными баками, и горючее стекло в лощину. Посреди пятна я нашел полусгрызенное огнем колесо, стойку шасси, какие-то неопределимые обломки.

Я вертел в руках полоску дюраля. Уже сейчас осталось так мало, а не останется совсем. Катастрофа и распад, разложение... чего? Действительность вдруг повернулась ко мне иной стороной, возможно, более очевидной, но пришедшей как ощущение, как мое, только теперь. Я вдруг, забыл толпы и пустоту в глазах. Я забыл нелепые, несуразные правила и нарушающиеся законы, и собственные мысли я забыл...

Никогда.

...никогда не поднимется в воздух громадина, подобная этой, поражая несоразмерностью своего взлета...

Никогда.

...но она сгорела тут в безлюдье, и вместе с нею в озере вспыхнувшего топлива сгорело все: ненаписанные книги и картины, несовершенные подвиги и неисполнившееся предназначение человечества, -- ведь было же у него какое-то предназначение; и гордость высоты, и смех, и звук поцелуя исчезли вместе с ней...

Это было так прекрасно!

А сейчас -- стрелки проросшей травы. И если я всему виной, мое отчаяние всему виной, то, может быть, оно и вернет обратно людей, мир? Ведь я... как же теперь я?

Я опомнился. Стало неловко и смешно -- спустя некоторое время. Это когти, подумал я. Прошлое запустило в меня когти, и я выдираюсь. Иначе откуда эти припадки? Или я все же чего-то не понимаю? Символы скачут, будто перед глазами со страшной скоростью прошелкивают ленту слайдов, -- я не запоминаю и половины. Нет, следовало родиться толстокожим селянином, знать привычный и приятный круг вещей: свой дом, своя пашня, своя жена, жена соседа... Радоваться или огорчаться, что тогда бы я не стоял здесь один на холме и во всем мире? Но -- один ли? Действительно один ли?..

Наверное, подсознание мое просто-напросто все еще отказывается верить. Что не удивительно, между прочим. Наверное, когда я и вправду совершенно, до донышка во все это поверю, тут-то мне и настанет конец. Это же свойство человека -- не верить. Ни во что до конца и понемножку во все сразу. Ладно.

Я бросил обломок, он ткнулся в траву. С запада на юг заворачивал черед тучек -- над Балканами циклон. Нет, этому небу не нужны железные птицы. Они слишком беспощадны для него. А я просто устал. От одиночества, от однообразия дороги. Да и что-то чересчур тихо я себя веду. В подкорке накапливается напряжение, и ему совершенно необходимо временами давать выход.

Ладно, подумал я, это -- это пожалуйста.

Последнюю сотню метров я вообще ничего не видел, пыль и прах смешались с потом, залепляли глаза. Вершина. То, что снизу казалось острием конуса, на самом деле -- рыхлая площадка метров пяти в поперечнике. Я протер глаза полою грязной рубахи. Остальные конусы возвышались вокруг, и строеньица между ними сделались горстью камешков. Грузовик я различал как точку.

Я был в краю терриконов. Позавчера с дороги увидел их, синие и далекие, и подумал: почему нет? Свернул, заметив указатель к шахтам. Впервые в жизни я подъезжал к ним вплотную, манящим великанам. Кто их насыпал, как? Лентой транспортера? Высота сто метров, двести? А потом взбирался на них кто-нибудь? И неужели все это из-под земли, ведь поверхность должна провалиться, сколько вынуто...

Ну вот. Я потоптался. Побыл там ближе к Богу, И что? Стал спускаться, проваливаясь, потом сообразил и поехал на заду, поднимая подошвами волну щебня, снова вставая и снова ехал.

-- Риф!

Я даже не отдохнул внизу, до того хотелось смыть скорее с себя налипшие килограммы пыли. Мы вынеслись на шоссе. Километрах в пяти я запомнил озерцо. Известно, какие воды в промышленном районе, но выбирать не приходилось. Да и надеялся я, что за зиму озерцо сумело восстановить силы. Это переплюйка какая-нибудь бедная, навеки загаженная мазутом, все поднимает и поднимает течением полу-нефть-полуил, а озерца -- они смышленее, они всю гадость дренируют.

Риф сильно болтало на ее помосте. Она не любила скорости, порыкивала на уходящую из-под лап опору.

-- Уже скоро, -- прохрипел я пересохшим горлом; в эту минуту мы увидели озерцо.

Вода действительно оказалась чистой, но исключительно холодной, а дно -- плотный песочек. Вокруг рос бурьян, на той стороне толпились исковерканные жизнью деревца. Я как влетел в озеро, так и вылетел, а Риф бултыхалась. Заложила уши и плавала кругами и бегали у берега, хватая воду пастью.

Одежонку свою я выбросил, взял из машины чистое, У меня там был целый ящик. Для таких вот случаен В магазинах по дороге я убыль периодически пополнял. Но к кое-каким вещам я был сентиментально привязан, например, к той моей старой сумке. Не знаю, почему, не задумывался как-то. Надо же хоть к каким-то вещам быть привязанным душой. Любил еще одну безделку -- чертика на присоске из какой-то случайной машины. Сперва я бездумно сунул его в карман (в самом начале, когда хватал все, что попадалось под руку), и он моментально потерялся. Уже забыв, я вновь увидел его на мостовой, где обронил, и уже специально остановился подобрать. И еще раз он пропадал и отыскивался. Занятная вещица.