Дождь

Звери просидели над его телом до вечера, провыли ночь, а наутро маленькая злая волчица -- быть может, подруга вожака -- увела их, и цепочку их следов замело поземкой. Я радовался, конечно, такому исходу дела, хотя это мало согласовывалось с моими представлениями о волчьих нравах. На всякий случай просидел взаперти еще полдня, но стая, по-видимому, ушла окончательно, и я осмелел.

Меж тем зима понемногу прекращалась. Ветер сделался сырым, почти неизменно дул с юга. Удлинились дни и укоротились ночи. По утрам стали галдеть птицы. Планета скатывалась по орбите, которая, как мне приходилось слышать, имеет форму вытянутого эллипса. Когда от бескрайней снежной страны остались грязно-белые ноздреватые острова, я стащил с машины волглый брезент и, раскрыв засаленную книгу на слове "Введение", полез в кабину.

За двадцать или около того последующих дней в мире произошли значительные изменения. Почва окончательно впитала в себя зиму, проклюнулась новая яркая травка, а почки на деревьях приготовились выпустить те миллионы тонн листвы, которые наравне с притяжением небесных тел влияют на высоту океанских приливов. Домики поселка, просыхая, колебали над собой перспективу. Риф снова сидела рядом со мной, теперь -- на удобном помосте, в меру мягком, в меру неровном, и, как казалось, с благодарностью поглядывала на меня. Впрочем, ее взгляды можно было расценить и как недоумение: зачем вновь куда-то ехать, если здесь так хорошо, если все ямки и канавы в окрестностях так тщательно изучены, если гонять за зайцами, теперь, когда нет снега, это так увлекательно, а полевки, которых видимо-невидимо, так вкусны. На взгляды Риф я мог бы ответить, что, конечно, тут хорошо; конечно, небо везде одно и похожее, а до непохожего ехать -- ее полжизни; конечно, приятно играть в свой собственный дом, и приятно, когда сбываются мечты, пусть даже невеликие, и приятно, когда ты вдруг наследник всего и можно брать что хочешь и сколько хочешь, и приятно и, конечно, хорошо, когда есть теплый ночлег и вкусная еда... Но, мог бы ответить я Риф, но..,

-- Но мы едем в дальние страны, -- сказал я в свое оправдание. -- И теперь я в общем представляю себе, как заставить эту железку везти нас, если она вдруг заупрямится. Немаловажно, как по-твоему?

Основную часть груза составляли бензин и запасные части к грузовику. Я также пополнил и разнообразил свой арсенал и взял много боеприпасов -- ни за чем, просто подвернулся случай. Кое-какое снаряжение, еда, -- что нам еще было надо?

Еще на переломе зимы я решил, что хватит с меня суровых северных красот, а надо перебираться где теплее. Я хотел достигнуть ближайшего южного побережья материка, а там -- либо вправо, либо влево -- Пиренеи или путь в Африку. Я попытался представить себе, как это будет. Лет на пять, на семь такой программы хватит, а дальше я не загадывал, дальше нужно было еще выжить. На трансокеанское путешествие я вряд ли решусь, до конца дней так и буду прикован к своей половине треснувшей Пандеи, Но уж это-то меня не приводило в отчаяние.

...великолепная автострада, прорезающая полконтинента, и километровые пляжи, уставленные геометрическими громадами человечьих сот; величественные, маленькие, будто карманные, развалины; затопленный город со стенами и мостами ажурного камня, тронутого плесенью; город городов и другой город -город-мечта, который, по легенде, раз увидев, носишь в сердце всю жизнь; соблазны -- о, какие соблазны той части мира; и земля выжженных плоскогорий, и белых домиков, и арен, из которых трудолюбивый дождь вымыл уже всякий след обильно лившейся некогда крови...

Риф спала, уткнувшись мордой в хвост. Я въехал в небольшой городок и решил выйти на разведку. Это потом я перестал их считать, насытившись их одинаковой новизной и примелькавшимися отличиями друг от друга, останавливался только для пополнения запасов. Но этот был первый. Рубеж на моем, как мне тогда виделось, бесконечном пути.

7

Стена была желтой, с обвалившимся пластом штукатурки. Трещины иссекли и асфальт, и в них, в весенней влаге, занялся изумрудный мох. Это был центр городка -- площадь с модерновым казенным зданием, стандартным кинотеатром, киосками (один скособочился, в ночь тихого апокалипсиса задетый автомобильчиком, что ржавеет сейчас, обнимая соседствующий столб), стандартными названиями расходящихся улиц, набором магазинов и памятниками. Последние -- в виде стандартных же стел и бетоно-абстракций.

Я немного пострелял в воздух, вызвав к жизни стаи ворон из-за крыш и слабенькое эхо с провинциально-спитым голосом. Риф привыкла уже и только дернула ушами. Ее заинтересовал какой-то след, и я пошел за нею, потому что, в общем, никуда специально не направлялся, а хотел размять тело после двухсот километров за рулем. Мы шли по трамвайным путям. Рельсы, еще блестящие, обметала паутина ржавчины, изредка дугами свисали провода. В скверах по сторонам встречались деревья с переломанными обильной зимой сучьями. Одна ветла, росшая в вырезанном квадрате на краю тротуара, уложила половину расщепленного ствола поперек мостовой, и эта половина наравне с уцелевшей частью дала первые острые листики. Я видел осевшие машины и выбитые стекла в домах, видел высыхающие под солнцем мелкие болота с черной слизью -- это закупоренные осенними листьями стоки не выполняли более своего назначения; видел и другое, напоминавшее, что прошла все-таки целая зима. Процесс разложения начался, и какие-то органы и клетки отомрут первыми, а какие-то будут держаться дольше, очень долго, поддерживая сами в себе жизнь, питаясь сами собою...

...беззвучно тикать светящиеся часы подземных хранилищ -- как сейчас; сверхъемкие аккумуляторы отдавать по грану свою энергию -- как сейчас; механическая жизнь, разумный бег электронов и порций света, то, что пережило человека, на останки чего или на следы останков чего через тысячу или тысячу тысяч оборотов планеты вокруг слабой желтой звезды взглянут чужие глаза, и чужие умы сделают свои умозаключения... я, оставшаяся крупинка, могу лишь дожить наблюдателем, я видел созидание и увижу распад, обе стороны сущего открываются мне, могу ли я быть недовольным своей участью?..