Купец и волшебные врата

Но ранний Башарат, конечно же, ничего об этом не знал.

– Я вдвойне благодарен тебе за твою доброту, ученый человек, - поклонился я. - Мое имя Фувад ибн-Аббас, и я только что приехал в Каир из Багдада.

Тут сын Башарата куда-то вышел, а мы с ученым немного побеседовали. Я спросил у него, какой сегодня день, месяц и год, и убедился, что у меня как раз хватит времени на возвращение в Багдад моей юности с одним из торговых караванов. А прежде чем расстаться с ним, я пообещал ученому рассказать все по возвращении.

Ранний Башарат оказался столь же любезен, как и его более поздний двойник.

– Я буду с нетерпением ждать твоего возвращения, мой господин, чтобы двадцать лет спустя снова помочь тебе, чем только смогу, - сказал он, вежливо кланяясь.

Признаюсь, его последние слова меня несколько озадачили.

– Скажи, о ученый человек, собирался ли ты открыть лавку в Багдаде, до того как увидел меня сегодня? - спросил я.

– Почему тебя это интересует, мой господин?

– Мне кажется воистину удивительным, что в будущем мы с тобой встретились в Багдаде именно за столько времени до известного мне события, - с поправкой, разумеется, на минувшее двадцатилетие, - сколько необходимо, чтобы добраться сюда, воспользоваться Вратами и снова вернуться в Багдад, ибо человек, которого я ищу, находится именно там. Впрочем, - добавил я, - по зрелом размышлении, я начинаю сомневаться в случайности произошедшего. Скажи мне откровенно, ученый человек, не является ли мое появление здесь сегодня главной причиной, заставившей тебя перебраться в Багдад, чтобы быть там двадцать лет спустя? Я, например, больше не верю в подобные случайности.

Башарат улыбнулся.

– Случайность и необходимость - две стороны одного ковра, мой господин. И хотя одна из них выглядит гораздо приятнее для глаза, нельзя делать вид, будто одно может существовать без другого.

– И снова, о мудрец, ты дал мне пищу для размышлений, - сказал я и, поблагодарив младшего Башарата, попрощался с ним. Когда я уже покидал его каирскую лавку-мастерскую, навстречу мне попалась какая-то женщина, которая так торопилась войти, что даже слегка толкнула меня. Приветствуя женщину, Башарат назвал ее Ранийей, и это заставило меня остановиться. Сквозь дверь я хорошо слышал, как она сказала:

– Мое ожерелье у меня. Надеюсь, более поздняя «я» его тоже не потеряла…

– Я совершенно уверен, что оно никуда не делось, ибо навряд ли ты забудешь о своем грядущем визите, - отвечал Башарат.

Тут я понял, кто была эта женщина. Ранийя из рассказа о Хасане-канатчике!.. Судя по тому, что я сейчас слышал, она как раз собиралась навестить себя в будущем, чтобы вместе с самой старшей Ранийей вернуться в дни собственной юности и спасти мужа от разбойников, введя их в заблуждение двумя точными копиями драгоценного ожерелья. На мгновение я задумался, уж не сплю ли, ибо мне казалось, что я каким-то чудом оказался в сказке и могу не только разговаривать с ее персонажами, но и принимать участие в событиях. Голова моя пошла кругом. Мне даже захотелось дождаться Ранийю, заговорить с ней и, быть может, сыграть хоть небольшую роль в удивительной истории, которую двадцать лет спустя расскажет мне Башарат, но я вовремя вспомнил историю своей собственной жизни, которая была так не похожа на волшебную сказку. В конце концов я решил не вмешиваться и вместо этого поспешил на базарную площадь, дабы найти подходящий караван, отправляющийся в Багдад.

Увы, о халиф, на собственном горьком опыте мне суждено было убедиться в справедливости поговорки, гласящей, что Судьба зло смеется над планами смертных. Поначалу мне везло: я быстро нашел подходящий караван и договорился, чтобы караванщики взяли меня с собой. Но стоило нам отправиться в путь, как у меня появилось достаточно поводов проклясть злой рок, ибо в пути нас ожидали многочисленные препятствия. В городке на расстоянии одного перехода от Каира все колодцы оказались сухими, и нам пришлось вернуться за дополнительным запасом воды. В следующем населенном пункте стражники, сопровождавшие караван, заболели какой-то желудочной болезнью, и мы вынуждены были ждать, пока они поправятся. Каждая такая задержка еще больше отодвигала первоначальную дату прибытия в Багдад, и я, заново рассчитывая время в пути, все больше и больше тревожился. Песчаные бури, начавшиеся, как только мы вступили в пустыню, казались мне предостережением свыше, так что я даже начал сомневаться в разумности собственного плана. К счастью, когда налетел первый самум, мы отдыхали в караван-сарае к западу от Куфы, так что никто из нас не погиб, однако и двигаться дальше мы не могли. Один ураган налетал за другим; порой небо светлело, но стоило нам навьючить верблюдов, как снова разражалась буря, и мы вынужденно оставались на месте. День гибели Наджии приближался, а я почти отчаялся вовремя добраться до места. Напрасно я пытался подкупить погонщиков, предлагая им золото и умоляя отвезти меня в Багдад одного - никто не соглашался. В конце концов я все же уговорил одного из них продать мне своего верблюда за баснословную цену и в тот же день отправился. Свирепые песчаные бури бушевали по-прежнему, поэтому в первые дни я двигался очень медленно, но спустя примерно неделю ветер улегся, и мой верблюд перешел на более быстрый шаг. Увы, без стражи, охранявшей в пути каждый караван, я был легкой добычей для каждого, кто мог позариться на мои деньги, и два дня спустя меня действительно остановила шайка разбойников. Они отняли у меня верблюда и остатки золота, но сохранили жизнь. После этого мне не оставалось ничего другого, кроме как пешком отправиться назад, навстречу каравану. Небо, как назло, было совершенно безоблачным, и я ужасно страдал от жары и жажды, ибо воды разбойники оставили мне совсем мало. Когда караван наконец подобрал меня в песках, язык мой распух, а губы потрескались, словно высушенная солнцем грязевая корка. Денег у меня больше не было; теперь мне оставалось только уповать на милость Аллаха, ибо тяжело нагруженный караван двигался медленно.

Подобно тому, как увядающая роза один за другим теряет свои лепестки, так с каждым днем таяли и мои надежды. К тому времени, когда наш караван достиг Багдада, я уже понял, что опоздал, и все же, когда мы въезжали в городские ворота, я не удержался и спросил у стражника, слышал ли он что-нибудь об обрушившейся мечети. Стражник ничего не знал о происшествии, и в сердце моем вновь затеплилась надежда. Я уже решил, что неправильно запомнил точную дату и, несмотря на многочисленные препятствия, все же успел в Багдад вовремя, но товарищ первого стражника, слышавший мой вопрос, разом разрушил мои надежды, подтвердив: мечеть в квартале Карх обрушилась буквально вчера. Его слова, произнесенные легким, почти небрежным тоном, ударили меня, словно топор палача. Я понял, что совершил свое невероятное путешествие только затем, чтобы во второй раз услышать страшную весть о смерти любимой жены.