Искатель. 1963. Выпуск №2

Буквы запрыгали, зарябили, в висках томительно зазвенело.

Краснофлотец, парень с Северного флота — такой же, как Астахов, — вел передачу открытым текстом. Последнюю… «Погибаю, но не сдаюсь!»

Астахов стоял рядом с нами в учебном классе. Лицо у него было помертвевшее. Потом он объяснил, что прохождение радиоволн хорошее. Он и в ту минуту объяснял, учил нас!

Нет, я не просто так написал заметку…

— Тут и дурак сумеет пятерочки отхватывать! — съехидничал Сахаров, отвернулся.

Я шагнул к нему. Я еще не знал, что скажу, что сделаю. Но знал, что он замолчит. А если нет — плевать мне тогда на самого себя! Тогда пусть он еще раз смажет меня пятерней по губам — будет прав.

— Одни воюют, другие рыбу ловят! — Он только делал вид, что не замечает меня. — И про них еще пишут всякие…

— Сахаров!..

— Сахаров! — одновременно со мной сказал Леха. — Ты не имеешь права говорить так о своих командирах!

— Не от тебя ли слышал? — бросил, не оборачиваясь, Сахаров.

— Н-ну и что? Од-дин раз сказал, да!

Леха заикался, весь красный.

— Ты мне и за это ответишь, — сказал я тихо. — Выйдем, Сахаров. Там поговорим..

— Ах, выйдем!.. — протянул он, издеваясь. — В коридор или подальше?

— Можно и подальше. Самоподготовка все равно кончается.

— Ах, подальше! Ах, самоподготовка! — пел он тоненько и, подрыгивая полусогнутой ногой, следил, как я застегиваю шинель на все крючки.

— Давайте объяснимся! — потребовал Леха.

— Ладно, — сказал я. — Объяснимся после.

Как будто можно было объяснить, что шел я не просто драться, а хоронить того, в шинели без хлястика, который когда-то в кабинете начальника школы поверил, что его отпускают домой, и не отказался писать рапорт. Как будто можно было объяснить, что многое с тех пор изменилось и что некоторые, пусть даже простые, истины понял я сам. А если ты додумался до чего-то сам — это твои убеждения. И надо уметь их защищать.

Сахаров набросил шинель на плечи.

— Ну, берегись…

Я вышел первым. Он шагал за мной. Лестница, первый этаж, выход — на площади было уже темно. Мы обогнули учебный корпус, через какой-то кустарник вышли на небольшую поляну.

Дул влажный ветер. Неподалеку шумели сосны.

— Вот здесь, — сказал я, расстегивая крючки.

И лицом — в снег! Только крякнул от боли, когда Сахаров навалился сзади мне на руки: он налетел на меня, не дожидаясь, пока я сниму шинель!

Я рванулся, но теперь оказался на спине, а он удержался сверху, ударил:

— Что?!

Из глаз посыпались искры. Еще, еще раз…

— Что? Что? Что!..

Только бы высвободить руки! Вот сейчас…

Сахаров вдруг откинулся.

Я почувствовал, что свободен, вскочил.

Он стоял в нескольких шагах от меня, отряхивая с коленей снег.

— Что? Получил?…

А между нами — им и мной — стоял Юрка Железнов. Я сбросил, наконец, шинель. Молча шагнул вперед. Юрка тоже молчал.

А Сахаров все чистил брюки на коленях. Потом выпрямился.

— Ну, что?

Не очень уверенно спросил.

Юрка положил мне на плечо руку.

— С такими разве дерутся?

— Да ведь он…

— Таких бьют, — сказал Юрка. — По щекам!

— Ну, ударь, ударь! — крикнул Сахаров. — Ударь!

Железнов молчал.

Я высвободил плечо.

— Двое на одного, да? — отступил Сахаров.

Юрка сплюнул.

А Сахаров повернулся и пошел — не к учебному корпусу, а куда-то к лесу.

После физзарядки у проруби всегда очередь. Толкаемся, поторапливаем друг друга. Скоро построение… Переговариваемся.

— Светает?

— Нет, от снега так кажется.

— Вообще-то раньше светать стало, а?

— Эй, поживее там — не в бане!

Подошла моя очередь. Я нагнулся, зачерпнул ладонями холодной черной воды, но кто-то двинул меня плечом.

— Ну-ка!

Не успел даже понять, кто это: на него откуда-то налетел Сахаров, швырнул в сторону и встал рядом со мной, широко расставив ноги.

— Умывайся спокойно…

— Псих, — ошеломленно проговорили за спиной Сахарова. Он не обратил внимания.

Юрка стоял за мной и улыбался. Я видел: когда он улыбается — в любой темноте видно.

Молчаливый снег лежал на озере, молчаливо стоял над ним лес. Воздух был холоден, но и в нем, и в запахе снега, и в самой темноте, чуть смазанной рассветом, было что-то новое, завтрашнее.

Как будто весной капнуло…

XV

Вот она, весна!

На причале пахнет водорослями, смоленой пенькой, мокрым деревом и краской. Каждый запах держится крепко, но все они — одно, как жгуты волокон в канате.

Мы раздуваем ноздри.

— Аромат! — говорит Леха. — Настоящий морской…

Мичман Кашин вытягивает из кителя карманные часы и задумчиво обещает:

— Мозоли набьете… — Крышка часов откидывается. — …Вот тогда и почуете… — Крышка щелкает. — …Настоящий-то морской аромат.

— А я уже набил! — гордо заявляет Вадик.

— Ох! — говорит мичман. — Ох, баковый! Горе мне с таким баковым…

У причала, под шлюпками, покачивается светлая толща воды. Холодок ее смешивается с теплом прогретого на солнце дерева. Вода облизывает свежую краску на бортах. Вкусную масляную краску.

Шлюпки мы красили сами.

— Уясните, — говорит мичман. — Настоящей гребли у нас не было. Пока. Она будет сегодня. Сорок гребков в минуту. Да, сорок… Что, баковый?

— Все в порядке! — Вадик пожимает плечами.

— Ох, баковый! — вздыхает мичман. — Ох!.. Лопасть весла опускайте в воду на три четверти. И разворачивайте валек. Понятно?

У мичмана крупное лицо, широченные плечи и веснушчатые, волосатые руки. А китель на животе заметно выпирает. Говорит Кашин неторопливо, благодушно щуря светлые глаза, — но только до тех пор, пока не приходит время давать команду. Тут он рявкает так, что мы вздрагиваем.

— Весла разобрать!

Шлюпку уже немного отнесло. Я кладу ладонь на ласковый, теплый от солнца валек и вижу, как на сваях причала пляшут отражения воды — зыбкие солнечные медузы. А за причалом песчаная коса, валуны, и чуть подальше — лес.

Мичман сидит на корме. Китель тщательно застегнут, фуражка на два пальца над правой бровью. А бровь — рыжая. Правая рука мичмана лежит на румпеле, в левой — часы с открытой крышкой.

Я вижу его хорошо, потому что сижу напротив, на месте левого загребного. Правый загребной — Юрка. Мы переговариваемся: «Помнишь?» По загребным равняются остальные гребцы. Они разбирают весла за нашими спинами. На баке приготовился Вадик Василевский со своим напарником. У них самые легкие весла.

За нашими спинами — море.

Мы в одних тельняшках, а с моря веет майский холодноватый ветер. Зябко.

Скоро разогреемся…

— Весла — на воду! — рявкает мичман. — Два-а… — Он выпрямляется, вбирает живот.

Но я не вижу его больше, потому что, занося лопасть весла, веду валек вперед и складываюсь, почти доставая подбородком до колен.

— Р-раз! — Всем своим грузным телом мичман подается вперед.

Ладонями на вальке чувствую, как вода за бортом туго бьет в лопасть весла. Пятки все сильней упираю в перекладину на рыбине, а в конце этого «р-раз!», откинувшись назад, я почти лежу на банке, и валек — у меня на груди.

Вот как плещется за бортом — ходко пошли! Второй гребок. И еще… И еще…

Сначала я их считаю, потом сбиваюсь. Надо было бы и тельняшки сиять.

— Баковый! — гремит мичман.

Справа, кажется, весла пошли вразброд. Жаль, что некогда оглядеться. Далеко мы ушли или нет?

— Два-а… раз! Сколько гребков? Сорок?

— Двадцать восемь! — слышу я голос мичмана. — Двадцать восемь в минуту — плохо!

Это все из-за Вадика. Я успеваю подмигнуть Юрке: «Поднажмем?»

Скрипят уключины. Жарко. Голос мичмана куда-то отодвинулся.

— Два-а… раз!

Наверное, мы далеко все-таки ушли.

— Сорок! Суши весла! — командует мичман.

Сразу становится слышно, как за бортом позванивает вода. Все тише и тише — шлюпка теряет ход. По лицу сползают капли пота.