Искатель. 1963. Выпуск №2

Концерт кончился. Скамейки перенесли к стенам. Снова заиграл струнный оркестр, и юнги стали танцевать — друг с другом.

— Моряки, — раздался вдруг строгий голос, — это же вальс!

Авраамов стоял у края сцены. Зал притих, замер.

— Это вальс! — повторил капитан первого ранга. — Моряки должны уметь танцевать вальс.

Он легко спрыгнул со сцены. Юнги глухо зашумели, раздались в стороны.

— Наташа! — позвал Авраамов.

И стало тихо. А в тишине все услышали, как стучат ее каблучки.

Мы стояли у стен, а она шла к отцу через весь зал, и этот вдруг опустевший зал казался мне огромным.

Капитан первого ранга шагнул ей навстречу, щелкнул каблуками, чуть склонил седую голову.

Наташа улыбнулась. Я видел, как она улыбнулась, — ласково и радостно, как откинула за спину косы и положила руку на его плечо.

Тогда Авраамов чуть повернул голову к оркестру и сказал:

— Вальс!

…За разбор идейного содержания рассказа Толстого «После бала» мне недавно поставили пятерку. Я смотрел, как танцует с дочерью капитан первого ранга — человек, который начал службу еще в те времена, но во славу рабоче-крестьянского Красного флота воспитал тридцать тысяч моряков, — смотрел, и мне было жарко и радостно.

Звучала музыка, плавно летел кортик.

…А война шла второй год.

Я видел себя танцующим вальс после войны.

Непременно научусь танцевать вальс! На плечах у меня будут погоны — пусть не капитана первого ранга, это не важно. А на груди — ордена. И кортик будет так же лететь, как у Авраамова. И девушка поднимет на меня сияющие глаза, когда я скажу ей: «Вы меня не знаете, а я помню, как вы танцевали с вашим отцом. Это было на Соловках, в канун сорок третьего года»…

Авраамов щелкнул каблуками и поцеловал руку даме.

Ох, как мы хлопали!..

А капитан первого ранга, улыбаясь, притрагивался к разгоряченному лбу ослепительно белым платком.

XIII

«Я на горку шла», «Дай, дай закурить!» — до чего же все это было просто! И морзянку изучить, как положено радистам, на слух, — разве это трудно? Мы уже принимали по восемьдесят знаков в минуту, но — в классах, в тихих классах, когда работал зуммер. А теперь надели наушники, услышали эфир и поняли, что ничему еще не научились.

Я медленно поворачивал ручку приемника: клекот, писк, россыпь морзянки — станций столько, сколько звезд в небе, и все работают одновременно. Ну разве тут что-нибудь поймешь?!

Покосился на ребят: они сидели за своими приемниками, и лица у них были растерянные. Даже у Сахарова. Еще бы! В уши врывался целый мир. Новый, незнакомый мир.

Мне казалось, что я слышу, как тяжело, бессонно кружится земной шар. Я невольно посмотрел в окно, словно мог увидеть, как он кружится. Но за окном была видна тяжелая, сложенная из громадных валунов стена Соловецкого монастыря.

Вот уже третий день мы жили в двенадцати километрах от своих кубриков, рядом с этим монастырем, в котором теперь размещался учебный отряд Северного флота. Наша рота на две недели поселилась в местной школе связи.

Милеша Пестахов объясняли:

— Будем изучать совершенную аппаратуру.

— А также стоять на учебных радиовахтах — привыкать к эфиру.

Неужели можно привыкнуть к этому хаосу и разбираться в нем так, чтобы среди тысяч голосов найти один, который зовет тебя?! Да еще найти вовремя и принять весь текст без ошибок!

Можно. Вот ведь сколько их работает — радистов!

Я опять взглянул в окно. Здесь, в учебном отряде, жили еще две роты из нашей школы — торпедистов и артэлектриков. Надо бы повидаться с Валькой Зайцем. Я не видел его с тех пор…

— Внимание! — громко сказал Астахов. — Еще раз напоминаю: найдите какую-нибудь одну радиостанцию и принимайте ее передачи. Учитесь настраиваться.

Я медленно поворачивал верньер: одну так одну! Надо только, чтоб хорошо было слышно.

И вдруг чей-то далекий голос произнес: «…Чайка-три, я — Чайка-три». Треск, разряды… «таранили подлодку…» Опять треск! Дрожа от нетерпения, я чуть-чуть повернул ручку настройки и неожиданно ясно услышал торопливый, срывающийся голос: «Потерял ход, командир убит, в живых комендор, пулеметчик и я… Расстреливают прямой наводкой. Погибаю, но не сдаюсь. Прощайте, братцы!»

— Товарищ старшина! — Я вскочил, сорвал с головы горячие, потные наушники, снова схватился за них. — Товарищ старшина! Наши… открытым текстом. Гибнут…

Как во сне, видел я ребят, сгрудившихся около моего приемника.

— Какая волна? Какая волна? — спрашивал Леха.

Он говорил о радиоволне, а я видел другую, темную, всю из холода, — и в ней тонула бескозырка.

Астахов стоял, подключив к моему приемнику вторые наушники, — лицо неподвижное, глаза тяжело прикрыты помертвевшими веками.

«…не сдаюсь! Прощайте, братцы, прощайте!»

И тишина. И атмосферные разряды, как последние взрывы. Астахов положил наушники на стол. Раздался звонок — конец занятий.

— Откуда же, где они? — спросил Юрка.

— На Баренцевом, — тихо отозвался Астахов. — Наверное, там. Хорошее прохождение… волн.

…В тот вечер я долго искал Вальку. Пришел в роту артэлектриков, заглянул в один кубрик, в другой.

— Ребята, где тут Заяц?

— Какой заяц? Серенький?

— Валька Заяц, мой приятель по «гражданке»…

— Спроси в следующем кубрике — у нас только волки: целых два Волковых!

В соседнем кубрике я наткнулся на старшину роты.

Был он низенький, толстый, рыжеусый. Смотрел придирчиво.

— Я из роты радистов. Пришел сюда к другу, к юнге Зайцу. Он, случайно, сегодня не в наряде?

— Заяц? — спросил старшина. — Это какой Заяц?

Все они тут, кажется, были шутниками на один манер.

— Юнга Заяц…

— Ах, Заяц! Это тот сопливый, что ли? Нос у него красный.

— Ну… — Я растерялся. — Было. Шмыгал…

— Да. Вот так, шмыгал! Зайца тут давно уж нет, товарищ юнга! Его еще Иванов отпустил. Вот так.

— Иванов? Отпустил?

— Да… Обойдемся и без сопливых, которые рапорты пишут. А?

Я молчал.

— Дрянь у тебя был дружок! — сочувственно заключил рыжий старшина. — Вот так.

XIV

Сахаров скривил губы и стал складывать газету: вдвое, вчетверо, еще раз, — я слышал, как скребет по бумаге его ноготь.

— Ты заметку про Милешу Пестахова написал? Писа-атель!..

Круглые глаза смотрели на меня с почти нескрываемой завистью. Что он ко мне так?

— «Для нас», — начал он громко; раскрывая газету. — «Для нас главстаршины Астахов и Пестов — образец морской подтянутости и аккуратности… Замечательные специалисты. Мы понимаем, что чем скорее освоим их опыт, овладеем специальностью радиста, тем больше будет вклад наших инструкторов в дело разгрома врага!..» Писа-атель!..

Я меньше всего думал о литературной славе, когда писал эту заметку.

С месяц назад, во время занятий, Воронов вызвал меня из класса. В коридоре придирчиво осмотрел:

«Значит, пойдешь сейчас в двадцатый кабинет. Там капитан из газеты прибыл. Будет с тобой беседовать. Сначала постучи.

Скажет: «Войдите», — три шага строевым и доложи, как положено».

«Ясно, товарищ старшина»..

«Ясно, ясно! Ты слушай, что говорю! Доложи четко: «Товарищ капитан!» Василий Петрович заметно волновался: приехал первый человек с Большой земли, чтобы встретиться с нами, юнгами…

Капитан из газеты, в новеньком кителе, в новеньких погонах с ярко-красными просветами, розовощекий, темнобровый, курил прямую длинную трубку и смотрел на меня так, будто все время чему-то радостно удивлялся. Это он попросил меня написать про Милешу Пестахова — там же, в двадцатом кабинете. А сам ушел, чтобы не мешать. Потом вернулся, прочитал и стал ходить по кабинету, потирая руки: «Очень хорошо, очень!..»

Воронов ждал в коридоре:

«Ну как?»

«Все в порядке, товарищ старшина!»

«Молодец…»

— Молодец! Умеешь… — Сахаров бросил газету на стол.

«Краснофлотец». Газета Северного флота.