Фантастика 1990

Я, прежний, непременно воспользовался бы капсулой! Вот так прямо и подумал: чтоб с помощью чертовщины, да еще бесплатно - непременно! Но, боже мой, что это изменит в наших душах?! Ведь тогда мы дружно и твердо решили уже ничего не ломать и не строить заново. Мы обыденно предали большое чувство. Может быть, самое большое на Земле, и это предательство у нас теперь в крови. Да что там теперь… Предательство передано нам по наследству со страхом и приспособленчеством. Я, сделав гигантский зигзаг во Времени, переменился, но она-то!…

Вдруг я с ужасом понял, что нельзя жить одновременно в разных временах.

Настоящее, все сегодняшние усилия, поступки - живой расплавленный еще металл, из которого отливается будущее.

Слишком красиво, пожалуй, для истины, но все же точно: металл! Ни ногтями, ни зубами, ни телом, ни духом потом не прошибешь, не влезешь, не внедришься!

Меня не принимало настоящее, мне отвратительно было будущее с его Человечками и пронумерованными. Я видел два одинаково тупиковых пути. Существует ли третий? Как найти его? Как, где искать?! Не для себя. Я несчастнейший из людей, обреченный знанием, но мои любимые пацаны, мои внуки!

Дорогое мне заблудшее человечество…

Я сидел на скамейке в пустынном сквере и смотрел на крест Вознесенской церкви, что одиноко плыл в белой ночи, в прозрачном загадочном небе, и слезы катились по моему лицу. Я знал - этот крест плывет в Кижи, в прекрасный заповедник единства, что рождается рукотворной красотой и природой.

Я плыл вместе с ним к свободе.

Ну вот, теперь вы знаете, почему я взялся за перо.

А тогда от Вознесенской церкви я поехал домой. И попросил жену ради наших пацанов простить меня и забыть об этих трех днях. Тут уж судите как сможете, но я точно знаю, что дальше всего был от желания склеивать черепки. Мне было тяжело и тошно, и только вера в необходимость исполнить свой долг скрашивала мою жизнь.

Такая история.

Возможно, вы скажете сквозь усмешку, что все это ерунда, выдумка. Что зеркало-рефлектор, увеличив и приблизив ко мне всю отвратительную пористость моего вроде бы симпатичного загорелого лица, вдруг пробудило необузданную мою фантазию и заставило от нечего делать нагородить все это. И будете очень не правы: уверяю вас, далеко не все!

Александр ТРОФИМОВ. И АЗ ВОЗДАМ

Ощущение жизни возникло ниоткуда. Вынесенный из черного плотного слоя воды Неизвестный сначала почувствовал свет, а потом увидел его. Лучи преломлялись, превращались в паутинки, ниточки, и он ощущал их вокруг себя, они тянули его наверх, к сердцевине света. У него самого уже не было сил выбраться, но путы света поднимали его все выше и выше, и Неизвестный почувствовал свое осторожное дыхание.

Оно будто прислушивалось к себе - действительно ли он существует? Тело с трудом привыкало к миру воды и света.

Кто-то лепил его осторожной рукой из мертвых кусков, щедро даря свет каждой умершей, но еще способной возродиться клеточке. Щупальца невидимой мысли проходили сквозь него.

В его недрах шло объединение, воскрешение, возрождение, воспамятствование. Неизвестный почувствовал сердце как родник жизни в себе. И чем больше света было наверху, тем сильнее становились удары сердца.

И душа тоже очнулась в нем, на неведомых просторах многоклеточных полей, и некое подобие мысли забрезжило в непроглядной ночи сознания: кто я? где я? Нарождались вопросы, и каждое биение сердца усиливало их. В самые уголки сознания безжалостно проникали эти вопросы.

В глаза хлынул свет.

Беспамятство гудело вокруг. Еще недавно жизнь выбросила его за скобки, а теперь он был возвращен в устье бытия, но где оно было? Чувства требовали ответа, запахов, звуков, чтобы вернуться к предшествующим дням. Или векам? Хотелось реальности предшествующей жизни - успокаивающей колыбели между прошлым и будущим.

Неизвестный медленно оглядывал окружающее пространство, не в силах постичь свое место в нем. Первое, что он услышал,- шум моря. К шуму в висках примешивался шум волн, и они пульсировали в едином ритме. Это связывало его с обретенным миром.

Ему вдруг показалось, что море молило вернуться, пока не поздно, в его материнские объятья и волна заботливо касалась, зовя обратно в черную неодушевленную тишину. Но там ли была его родина, там ли? Волна особенно не торопила, как бы давая шанс оценить всю никчемность света, каменных утесов - молчаливую усмешку природы над суетой, движением. И скалы угрюмостью своей как бы подталкивали его обратно, в бесконечность тьмы - источник всего и конец всего.

Берег… Неизвестный инстинктивно отполз от волны, словно бы она могла своими оскаленными зубами утащить его обратно.

Это маленькое движение отняло силы сердца. И он вернулся в царство света, и его опять встретила тишина.

Из тишины небытия он попал в тишину реальности, но она уже не казалась враждебной. Она как бы приняла его в себя, он стал частью этой тишины, частью ее высокого молчания.

Человек осторожно поднялся, опираясь на левую руку, огляделся. С его теперешней высоты был виден все тот же мир, только теперь он вырос на глазах. В нем предстояло жить. Он оперся и на вторую руку и попытался встать. Это удалось Неизвестному с большим трудом, но он догадался, что когда-то умел это делать, это влило уверенность и поселило подобие радостного воспоминания в слабых мышцах. Оттолкнувшись от этой радости, словно усиливая ее. Неизвестный пополз вперед, не представляя, куда он движется. Он понимал только, что под лучезарной поверхностью моря - беспощадная тьма, которой не терпится вернуть его обратно.

Проснулись чувства - самое первое: радость жизни, а за ним, не отступая ни на миг,- знание боли. Боль была ощущением тела. Всеми проснувшимися клетками Неизвестный улавливал желание беспощадной воды вернуть его. Клетки съеживались от страха и как по команде стремились подальше от зовущей глади воды. Словно дав ему жизнь, море раздумало теперь, что поступило безрассудно, и стремилось вернуть упущенное.

Он полз и полз от моря и вдруг почувствовал себя в полной безопасности. Страх, напряжение - исчезли. Неизвестный был в тени - скала закрывала его от могущества солнца, и глаза, привыкшие к тысячам солнечных лучей, могли отдохнуть.

Отдыхая, он прикрыл веки.

Незнакомец был на полпути между явью и сном, когда почувствовал прикосновение к спине чего-то липкого. В страхе он перевернулся. Полупрозрачные щупальца тянулись к нему - то ли из яви, то ли из сна. Они извивались: он разглядел морщинистые присоски с нежными ворсинками. Со дна души поднялось чувство отвращения. Резким движением он отбросил щупальце, и тут же второе, как бы мстя за первое, попыталось заключить его в объятия. Он изогнулся, и тут же попал в другие объятия. В мгновение ока он поднялся, увернулся, отскочил и освобожденно вздохнул, почувствовал, что сюда щупальца не доберутся. И тут же увидел, как они тянутся к другому. Неизвестный скорее почувствовал его крик, чем услышал.

Ужас был написан на лице случайного человека, обнимаемого расторопными щупальцами. Они сжимали хрупкое тело все сильнее и сильнее, и Неизвестный пережил чужую боль как свою. Он увидел, что точму, другому, стало легче, когда он взял его боль. Но щупальца были безжалостны, и гримаса предсмертных судорог пробежала по лицу существа, которое он видел впервые. Неизвестный прыгнул вперед, вцепился в то щупальце, что тянулось к шее… Спину его обожгло снова, но он почувствовал, что он и за свою жизнь не отдаст на растерзание впервые встреченного человека…

И снова он засыпал, и снова проснулся от ощущения чегото постороннего. Жало впилось в его ногу. Он закричал, и крик потонул в темноте. Посмотрел на ногу - цела и невредима, никакой змеи не было и в помине. Взгляд немного отстранился, и в метре от себя, переведя дух, Незнакомец увидел чужую ногу, ее жалила змея. И вновь он провалился в небытие… Что-то опять надвигалось на него, черное, всесильное, невидимое.