Фантастика 1990

Я снова был на милой Земле!…

Потом произошло невероятное. Милая оттолкнула меня и засадила такую пощечину, что я, пытаясь сохранить равновесие и отступая, споткнулся обо что-то и плюхнулся в песок. А она стремительно уходила от меня по берегу, свернула на лесную дорогу и скрылась.

Кретин! Это же наш первый выезд! Она не знает ведь того, что знаю, я,- как близки, необходимы станем мы друг другу!

Она ничего еще не знает о нашей будущей любви. Т о г д а мы провели чудесный день, говорили о разном, бродили по берегу и лесу, случайно и волнующе касаясь друг друга, слушали птиц.

Поцеловал я ее перед самым отъездом, в машине и пощечины не схлопотал.

Я вскочил и бросился за нею, но ее и след простыл. К автостраде она пошла, конечно, по дороге, не по лесу же, это было бы совсем глупо. Я ехал быстрее, чем позволяла дорога, и машину кидало по ухабам, в ямах, болезненно охали амортизаторы.

За первым же поворотом я увидел ее. Догнал, выскочил из машины и стал нестройно, страстно говорить: здесь были извинения, заверения в любви, в истинном высоком чувстве, не лишенном, конечно, плотского, но мы ведь существа из плоти, такие быстроувядающие, мы должны дорожить своими чувствами, это самое прекрасное, чем лрирода нас одарила. Нам надо быть вместе всегда. Навсегда вместе!

– Не говорите ерунды, Борис! Если хотите сделать доброе дело, отвезите меня в город. Молча.- Лицо ее пылало.

Конечно, сначала нужно рассказать ей о дурацком эксперименте Ло и последовавших затем невероятных событиях. Однако возможно ли вообще рассказать об этом?!

Я хотел отвезти ее домой, но она настояла, чтобы высадил у метро. Это похоже на конец. Конец в самом начале…

Она молча кивнула мне и побежала к туннелю перехода.

Толпа на Кировском” уплотненная недавними кинозрителями, валившими из дверей ДК “Ленсовета”, мгновенно поглотила мою милую. Унесла. Во второй раз заныло мое прежде здоровое сердце.

Нет, нет, надо все спокойно взвесить, обдумать. Не торопиться. Потом позвонить. Только продумать как следует свое поведение в новой ситуации. У нас ведь Любовь! Это - великое, чего тут мельтешить, жаться или сновать, как мышь у стены н поисках щелки! Все верно. Вот только мои пацаны… Ну Что же сделаешь? Я их люблю, и буду любить, и встречаться, и помогать им буду, но у них ведь впереди своя жизнь, и даже неизвестно, какое место в ней отведено мне. У них впереди свои большие чувства, сложности. Они должны понять, что одна из главных задач духовного существа - развить и реализовать большое чувство, не дать ему заглохнуть, затереться на Земле. Иначе - распад, разложение. Всеобщее… Мои дети, которым сейчас будет трудно, потом поймут меня и скажут спасибо. Возможно, даже я.не смогу этого услышать, но скажут…

Так сумбурно я думал, медленно катя домой. Чем ближе я подъезжал, тем неспокойней мне становилось перед разговором с женой.

Я жалел ее, но даже в память о том, что было между нами хорошего, не хотел больше врать. Я понял, что не смогу мельтешить, приспособляться, изворачиваться, не смогу жить попрежнему.

Я собрал чемодан. Темнело. Детей до пионерского лагеря забирали за город мои старики. Они выезжали в свое садоводство рано, сразу после Майских праздников. Хорошо, что мальчишек не было дома. При них.я, может быть, не решился бы вот так…

– И куда ты теперь?- спросила жена.

– К своим.- Ключи у меня были.- Прости, если сможешь.

Я спускался по лестнице сам не свой. Жалость к жене, наше с нею прошлое, мысли о мальчиках… Душа моя содрогалась ознобно, противно замирала, но я не мог бы сказать, что сомневаюсь в правильности сделанного шага. Не было и сожаления о квартире, в которую, как муравьи, годами тащили желанное - ковер, бра, приглянувшееся кресло… Все верно, нельзя жить попрежнему!- билось внутри настойчиво и неопределенно. Но я не знал, как мне жить по-новому. Меня охватило беспокойство неизвестности, неуверенность и тревога.

Я остановил машину у тротуара и растерянно смотрел на вечернюю толпу, на торопливо шагавших, погруженных в свои мысли людей, спешивших домой из своих цехов, кабинетов, на стайки беззаботных молодых людей.

Беззаботных? Слово пришло словно из какого-то забытого прошлого. Почему прошлого? Разве, повторяя, я не так же беззаботно занялся, во-первых, личными делами? Что за странный зигзаг сознания? Чем же я должен был заняться во-первых? Не это ли главное - большие чувства?… Оживавшие видения приключившегося со мной поднимали жуткий леденящий страх, который требовал разрешения, немедленного ответа, действия! Но - какого?!

Я был раздавлен этими вопросами и страхом.

За несколько последних часов я словно прожил две разные жизни, переступил два порога.

Первые часы после возвращения представились мне теперь радостным умопомрачением, опьянением земной жизнью, которое не может быть постоянным и вечным. Оно проходит…

Теперь набирала силу мысль: зная то, что знаю, как я должен жить, что предпринять? Эта мысль вытесняла все прочие. Почему я пытался - пусть и по-новому - продолжать прежнюю жизнь? Неужели я считал это возможным? Ах, опьянение!…

Я вдруг осознал (не умом, а всем своим существом, которое так же, наверное, ощущает смерть), что на смену опьянению жизнью неизбежно приходит похмелье. Расплата. Раскаяние.

Муки совести. Чувство непоправимой, трагической вины. Но что теперь делать?!

Уже на следующий день в лаборатории прознали о моем уходе из семьи, и неприсущую мне хмурость и замкнутость полностью приписали этому событию.

Вечером я бродил по городу, потом сидел в пустой квартире моих стариков и читал газеты. Кипы, ворохи газет. Словно старался отвлечься или искал в них ответы на свои безнадежно глухие вопросы.

“Волна терроризма”. “Поставить преграды политике с позиции силы”. “Обуздать гонку вооружений!”. “Предвыборные маневры”. “Тревоги директора школы”. “Когда совесть молчит - бесхозяйственность кричит”. “Куда мы идем?…” Я пил горячий чай, а на ночь принял снотворное. Меня корежило от желания, необходимости, невозможности хоть что-то предпринять. Немедленно!

На третий день я собрался позвонить своей милой, с удивлением отметив, что накануне даже не подумал об этом.

Телефон у нас в коридоре у лаборантской. Пока шел к нему, почему-то решил позвонить жене. Ее поликлиника рядом с домом, в обед обычно забегает…

– Ты?! Здравствуй,- полувопросительно, но мне показалось - обрадовалась.

– Вот решил…- говорю.- Собственно, просто так.

– Ты все решил окончательно?

– Послушай, ты должна согласиться со мной,- говорю без особой уверенности.- Мне очень хотелось бы, чтобы мы остались друзьями.

Тишина, лишь неясный едва уловимый шум в трубке. Потом - короткие гудки.

Я никуда больше не звоню. Возможно, вспомнив раскрасневшееся возмущенное лицо, или пощечину, или представив себе, как сидит у телефона, уронив на колени руки, жена, мать моих пацанов.

На Невском медленно текущая густая толпа. Милые мои люди, бесценный мир! Конечно, здесь можно осилить любую душевную тяжесть. Среди тысяч землян. На планете, где просто дыхание, созерцание - уже радость! Любое чувство здесь, важное само по себе, в конечном счете - частность. Ведь существуют, существовали, будут существовать (я запутался в проклятом вечном Времени!) Человечки, Высокие, пронумерованные! Одно воспоминание должно делать меня сейчас счастливым. Нет, я не чувствую себя счастливым. Проклятая порода!

Давно ли мечтал о белом теплом мхе на сосновом взгорке - и того довольно! И вот, пожалуйте, даже полного возврата прежней жизни недостаточно. Может быть, я неверно выбрал точку нового отсчета - не туда вернулся? Так ведь и с этим просто: вот она, биокапсула, в кармане. Решился - и я там, в лесу у раздвоившейся сосны. Приду туда сейчас, первым, остальные - значительно позже. Там ведь все еще по-прежнему, как было тогда. Если я останусь здесь, будет, развиваться нынешняя ситуация. Покатится. Что станет к тому дню, неизвестно, но совсем не так, как было в момент свершения дурацкого эксперимента Ло… Хотя бы в личные дела внести ясность, обеспечить тылы. Есть ведь передовая, есть тылы…