Власть пришельцев

Отель огибала улочка, длинная и извилистая. Казалось, столь же старинная, как улицы Вавилона, когда все еще делалось из кирпичей. Они побежали по ней.

Его знание местности давало ему большие преимущества. Никто не мог поймать его на этих улицах. Прямо и вперед!

Луч света вырвался из только что оставленного ими окна и зашарил по улице. Но шума и окриков не было. Он толкнул Сирену за угол. Да, его одурачили, но зато снабдили знаниями, которые помогут теперь улизнуть.

Вход в подземку был освещен.

Генри выбрал это направление, потому что считал: никто, не будет ожидать, что они направятся в центр города. Однако теперь он склонялся к мысли, что свалял дурака. Если революционеры и в самом деле ищут его, им ничего не стоит перекрыть все выходы в центр. Разве что интерес к ним совершенно случаен. И в самом деле, вряд ли он представляет для них особую ценность. А о Сирене никто, кроме Битула, не знал. Скорее всего, ото был случайный обход отелей. Генри пожертвовал комнатой, за которую уплатил, только из-за своей чрезмерной подозрительности. Денег на другую у нега не было.

— Сирена, — прошептал он, — я, кажется, ошибся. Вы не прочь рискнуть заново?

Они вышли к Бюро помощи путешественникам.

— Чем могу вам помочь? — спросил человек за конторкой, почти копия уже знакомого им клерка.

— Мы путешественники, и нам не по душе это восстание, — быстро проговорил Генри. — Кроме того, у нас нет денег на еду и нет кредита.

— Присядьте, пожалуйста, — бесстрастно сказал клерк и нажал какую-то кнопку на пульте.

Они сели в кресла перед конторкой.

— Вы уверены, что это подействует? — шепотом спросила Сирена.

— Нет. Не уверен. — Он не знал, что волнует ее: то, что он сказал слишком много или наоборот, что чересчур скрытен. — Тут есть определенный риск: либо он найдет нам убежище, либо выдаст революционерам. — Если он выдаст нас, будьте готовы бежать — мы снова должны уйти от преследователей.

— Хорошо, Ричард.

В Бюро вошел высокий и крепкий мужчина с залысинами на лбу и круглым приятным лицом. Клерк что-то негромко сказал ему. Тот вышел. Генри расслабился.

Но внезапно на эскалаторе появился человек с автоматом. Генри крепко сжал руку Сирены. Он еле сдерживался, чтобы не выхватить из кармана пистолет. Казалось странным, что никто, кроме них, не обращал внимания на человека с автоматом. Удивительно, как равнодушно восприняло население революцию. Может быть, просто по старому золотому правилу — живи и давай жить другим?

«Золотое правило» — это не иметь «золотых правил», — вспомнил он еще одну цитату из «Справочника».

Однако он знал: никто не поможет ему, если вдруг вооруженный человек вздумает арестовать их. Он должен будет или стрелять, или бежать.

Революционер приближался…

— Так вы поедете со мной?

Это спросил тот самый здоровяк, который подходил к клерку. Уже какое-то время он сидел рядом с Генри, вниманием которого целиком завладел приближающийся повстанец.

— Да, спасибо, — ответил Генри. Мужчина протянул руку.

— Алан Нотгез, старший сержант Всемирной Армии, в запасе.

Нотгез привел их в прекрасную квартиру в современном высотном доме. Генри обрадовался этому, откровенно говоря, он начал уставать от старины.

— Где-то тут мои внуки… Скорее всего, в лифте — играют в прятки.

Генри помнил эту игру.

Надо вскочить в лифт, выпрыгнуть на случайно выбранном этаже и снова впрыгнуть в него, пропустив несколько кабин. А преследователи должны отгадать, где он.

— Вы разрешаете им? — спросил он.

— Конечно, нет. Но делаю вид, что ничего не знаю. За это меня считают хорошей нянькой: я умею хранить тайны. Мне все равно сейчас нечего делать… Хотите чего-нибудь выпить?

— Спасибо, нет, — ответил Генри, толкнув при этом Сирену. Она лишь улыбнулась в ответ.

— Ладно, зато я вижу, что вы оба голодны. Но у нас только консервы. Прошу прощения, детки, но прежние денечки прошли.

Генри напрягся.

— Вам не нравится правление кэзо?

Нотгез сделал жест, означавший: «Ничего не поделаешь!» Но за едой он разговорился:

— Десять лет назад я стоял бы во главе толпы, жаждущей крови голубых. Пять лет назад я бы присоединился к революционерам. Но теперь, когда революция произошла, я понял, что совершенно не сочувствую ей. Мне понравились эти пятнадцать лет мира и прогресса. Вы знаете, ведь это мировой рекорд, превышающий старый на четырнадцать с половиной лет. Я прошел тогда через это и все помню.

— Вас коснулась резня? Нотгез печально кивнул.

— У меня было шестеро детей, четверых из них отнесли к «излишкам». Вот тогда я был готов убивать голубых голыми руками. Но через год — всего через год! — я понял, что они отобрали слабейших. У одного пошаливало сердце, а это чертовски плохо для ребенка. Второй был чересчур жесток и мог пойти по плохой дорожке. Двое не справлялись с учебой. Может быть, мне как отцу не пристало так говорить, но двое оставшихся были сильнее, умнее, здоровее, да и теперь у них растут свои такие же дети. Я сам родился в семье, где было шестеро детей, трое умерли еще в детском возрасте, а один не вылезал из больниц, — так что соотношение то же самое. Если четверо из шестерых должны умереть, то пусть это будут худшие. Ведь этот луч, он не делает больно, лишь коснется слегка — и от человека не остается ничего…

— …кроме удобрений.

— А вы служили в земной армии? — вмешалась Сирена. Генри нахмурился, но сержант, кажется, не заметил оговорки, выдавшей кэзо. Она сказала: «земной армии».

— Тридцать лет! — улыбнулся Нотгез. — Я знаю, что вы хотите спросить. Что может делать солдат в армии, когда царит мир? Должен сказать, что армия не умерла, и флот тоже, и работы у них прибавилось. Война никогда не кончалась. Ни на мгновение.

Генри сжал рукоятку пистолета.

— Война против голода, болезней, невежества, — продолжал хозяин. — Потребовалось немало времени, чтоб убедить меня в этом. Я всегда думал, что в действиях кэзо есть какой-то скрытый мотив, что Властители готовят нам нечто ужасное — уничтожение вида или превращение в рабов кэзских колонистов. Но… Давайте, я вам лучше покажу!

Он привел в действие кинопроектор и занял кресло позади Генри.

— Это земная дорога. Кэзо считают, что развитие цивилизации во многом зависит от хороших коммуникаций, в том числе и дорог. Это величайшее сооружение на нашей планете — шестнадцать линии в ширину и в двадцать ярусов. Куда там римлянам!

Генри знал, что существует Дорога, но никогда не видел ее. Сирена, смотрела на экран со спокойным любопытством.

Дорога возвышалась подобно китайской стене. Освещенная солнцем и украшенная, зеленью. Многочисленные рестораны, театры, заправочные станции и отели выстроились вдоль ее центрального бульвара. По трассе ткались электромобили.

— Моя часть после войны даже не расформировывалась, — рассказывал Нотгез. — Мы были переименованы в строительный батальон, а нашего командира подчинили кэзскому генералу. Тот был старым космическим волком, в строительстве не понимал ни черта, но какой он был великолепный организатор! Мы строили эту дорогу двенадцать лет, и за это время я узнал о строительстве больше, чем обо всем остальном. Мы вгрызались на пятьдесят футов в землю, переходили горы и океаны, рыли туннели, перекрывали реки. От мыса Горн до мыса Доброй Надежды тянется Дорога беспрерывной лентой, разветвляясь на Сибирские, Европейские, Западно-Африканские и Южно-Азиатские петли, которые снова соединяются с ней На экваторе. Я работал на пяти континентах и в Индонезии.

На экране появилось изображение одной из подземных линий, сделанное с движущегося электромобиля. Стены туннеля были покрыты росписью.

— Смотрите! — с гордостью сказал Нотгез. Роспись на стенах слилась в одну полосу, краски смешались — и внезапно появилось небо — как если бы землетрясение выбросило машину на поверхность. Картина была впечатляющей. Она могла привести в чувство зарвавшегося водителя.

Когда скорость превысила допустимую на десять километров в час, на стене появились буквы — «ПРЕВЫШЕНИЕ СКОРОСТИ»…