Миры Филипа Фармера т. 19. Ночь света. Отче звёздный. Мир наизнанку

Яркий луч осветил отверстие.

Но никакого мозга Кэрмоди не увидел. В черепе лежало маленькое существо, которое он и рассмотреть как следует не успел. Он заметил лишь влажное тело, свернувшееся в кольца, сверкнувшие красные глаза и раскрытую пасть с двумя белыми клыками. Что-то мелькнуло в воздухе и ударило его в лицо.

Он упал на спину. Фонарик вывалился из его руки и покатился прочь, пронзая ночь своим лучом. Но Кэрмоди было плевать на него, потому что в этот момент он почувствовал, как его лицо начинает раздуваться, словно воздушный шар. Какой-то внутренний насос с огромной скоростью закачивал в него воздух. Нестерпимая боль потекла из головы в шею и грудь. Огонь охватил все тело, проникая в каждую клеточку, будто кровь превратилась в расплавленное серебро.

И от этого пламени нельзя было спастись, как он спасся от огня Рэллукса.

Кэрмоди закричал, вскочил на ноги и, почти обезумев, с истерической яростью стал топтать змею, чьи зубы вцепились в его щеку, а длинный хвост свивался с нервами, выходившими из позвоночника Мэри. Эта тварь жила в черепе, свернувшись клубком. Она знала, что Кэрмоди вскроет ее костяное гнездо. И теперь выпустила смертельный яд в плоть того, кто создал ее своим воображением.

Растоптав ужасную тварь каблуком и отодрав от щеки маленькую голову, из которой торчали два длинных клыка, Кэрмоди рухнул на колени рядом с Мэри. Его тело казалось сухим поленом, объятым огнем. От ужаса, что он навсегда растворится в пламени, Кэрмоди издал нечеловеческий вопль, и крик тут же был подхвачен визгливым страхом, который начал повторять его снова и снова…

В хаосе огня и боли возникла единственная мысль: он убил себя.

И тут в пурпурном тумане, освещенном луной, ударил гонг.

Рефери медленно и нараспев продолжал счет:

—..Пять, шесть, семь…

Какая-то женщина в толпе — неужели Мэри? — закричала:

— Джонни, вставай! Ты должен победить его! Вставай и набей этой скотине морду! Не дай ему одолеть тебя, Джо-хо-хо-ни-хи-хи!

— Восемь!

Джон Кэрмоди застонал, сел и тщетно попытался подняться на ноги.

— Девять!

Гонг снова зазвенел. Зачем же подниматься, если раунд окончен?

Но почему же рефери не перестал считать?

Что это за бой, когда раунд не кончается даже после удара гонга?

Или гонг извещал о начале нового раунда, так и не закончив старый?

— Давай поднимайся, — шептал себе Кэрмоди. — Дерись до конца. Отдубась этого чертова громилу.

Слово «девять» все еще висело в воздухе, слабо мерцая в фиолетовом тумане.

— С кем я дерусь?! — проревел Кэрмоди и поднялся на ноги.

Дрожа от напряжения, он приоткрыл глаза. Его тело пригнулось в низкой стойке. Левый кулак пошел вперед, резкими тычками ощупывая воздух. Прижав подбородок к плечу, он согнул правую руку для мощного удара. Вот такими ударами он и выиграл звание чемпиона в среднем весе.

Но драться было не с кем. Рефери пропал. Зрители куда-то подевались вместе с кричавшей Мэри. Он остался один.

Хотя откуда-то издалека по-прежнему доносился звон гонга.

— Это телефон, — прошептал Кэрмоди и осмотрелся.

Звук раздавался из большой гранитной телефонной будки, которая находилась неподалеку. Кэрмоди машинально направился к ней, преодолевая головную боль и разминая оцепеневшие мышцы. Внутренности беспокойно ворочались в животе, словно клубок змей, растревоженных жаром утреннего солнца.

Кэрмоди поднял трубку, удивляясь, что решил ответить на звонок какого-то обезумевшего дуралея.

— Алло.

— Джон? — послышался голос Мэри.

Трубка выпала из руки и ударилась о стену. В тот же миг телефонный аппарат разлетелся вдребезги: Кэрмоди всадил в него всю обойму. Куски красного пластика рассекли ему лицо, и кровь, настоящая кровь, потекла по щекам, закапала с подбородка и прочертила на шее теплые полоски.

Спотыкаясь, он выбежал на улицу, перезарядил пистолет и злобно обругал себя:

— Придурок! Ты же мог ослепнуть от этих осколков. Ты мог убить себя, идиот! Придурок, тупой придурок! Совсем потерял свою глупую башку!

Внезапно он остановился, сунул оружие в карман и, достав платок, аккуратно вытер с лица кровь. Многочисленные раны оказались поверхностными и несерьезными, а лицо больше не было распухшим.

Только теперь он начал понимать, что означает этот голос.

— Ах ты, срань господня! — со стоном выругался он.

Но даже в таком угнетенном состоянии какая-то часть его рассудка продолжала оставаться безучастным свидетелем, напоминая лишь о том, что так он не ругался с самого детства. Кэрмоди возразил, что здесь, на Радости Данте, без этого просто не обойтись. А не ругался он по двум простым причинам: там, на Земле, сквернословили все, а Кэрмоди не хотел походить на остальных; кроме того, тот, кто богохульствовал, так или иначе верил в существование Бога, тогда как Джон был напрочь лишен какой-либо веры.

— Ну хватит, парень, возьми себя в руки, — сказал ему безучастный свидетель. — Зачем ты позволяешь этому дерьму изводить тебя. Ведь нас с тобой не испугаешь такой ерундой, не так ли?

Кэрмоди попытался рассмеяться, но с губ слетело сухое карканье, которое прозвучало настолько нелепо и ужасно, что он тут же замолчал.

— Но я же убил ее, — сказал он самому себе.

— Причем дважды, — отозвался свидетель.

Кэрмоди выпрямился, сунул руку в карман и крепко сжал рукоятку пистолета.

— Ладно. Когда она еще раз воскреснет, мой маленький дружок позаботится о ней. А что? Я буду убивать ее снова и снова, пока не кончатся эти семь ночей. В конце концов она умрет последний раз и навсегда избавит меня от своей компании. Если потребуется, я устелю ее трупами весь город, из конца в конец. И пусть смердят на всю округу… — Ему удалось выжать из себя короткий смешок. — Не мне же убирать эту дрянь, а службе благоустройства.

Он вернулся к машине, но, прежде чем сесть за руль, решил взглянуть на тело Мэри.

На асфальте темнели лужицы крови, и кровавые следы вели куда-то в ночь. Труп женщины исчез.

— Чего и следовало ожидать, — прошептал Кэрмоди себе под нос. — Если мое воображение может создавать из воздуха плоть и кровь, то почему бы ему не соединить разорванные части и не воскресить безголовое тело? Это же принцип наименьшего сопротивления: экономика природы, «бритва Оккама» и закон минимальных усилий. Здесь нет никаких чудес, старина. События происходят в воображаемой реальности, и нас совершенно не касаются. А внутри у тебя, Джонни, все о’кей, все в порядке и без изменений.

Кэрмоди сел в машину и покатил. Ночь стала немного светлей, и он увеличил скорость. Его разум вышел из ступора, вызванного недавним потрясением, и заработал по-прежнему четко и быстро.

— Я сказал: «Восстаньте из мертвых», и они восстали, — шептал он сам себе. — Творю, как Бог, направо и налево. На других планетах меня признали бы богом за такие дела, но здесь я один из многих, скиталец в ночи, населенной злобными монстрами.

Дорога тянулась вперед на два километра — прямая, как луч лазера. При обычных условиях Кэрмоди давно бы увидел в конце ее храм Бунты. Но теперь, несмотря на огромный шар луны, катившийся по небу, он различал только темно-пурпурное пятно, которое мрачно маячило на более светлом фоне ночи. На миг он даже усомнился в том, что эта призрачная громадина построена из каменных блоков, а не соткана из бесплотных теней. Однако вскоре все встало на свои места.

Над крышей храма висел диск луны, золотисто-пурпурный в центре и серебристый по краям. Казалось, что огромное небесное тело Неотвратимо падает с небес на землю, и это ощущение еще больше усиливали легкие переливы оттенков в пурпурном тумане. Стоило Кэрмоди взглянуть на луну, как она тут же начинала разбухать, заполняя собою пространство. Но когда он отводил взгляд, она съеживалась до обычных размеров.

Он решил не смотреть на этот капризный шар и не тратить на него драгоценное время. Под его подавляющей массой Кэрмоди чувствовал себя ужасно маленьким и беспомощным. Кроме того, он уже знал, как опасно концентрироваться на чем-то в этой грозной темноте, которая могла сожрать его за один присест. Он чувствовал себя крошечной мышью в окружении гигантских пурпурных котов, и ему не нравилось это ощущение.