Три дня иного времени (СИ)

Я только рот распахнула.

- Ты больше меня знаешь! - нашлась я наконец. - Ну ты и жук, однако! Откуда?

- Просто умею читать, а это же наша история...

- А стоял, слушал мой детский лепет, усмехался, небось, про себя... И не стыдно?

- Не усмехался, нет, но очень хотел тебя послушать.

- Зачем?

- Чтобы знать, что для тебя, советской девушки, важно, а что несущественно. Ника, дорогая, подумай-ка: всё это великолепие вокруг нас создал русский народ, так?

- А как же!

- То есть мастеровые, а то даже и крестьяне, тёмные, серенькие, забитые крестьяне, по твоему представлению, и сделали они это во времена феодализма, руководимые попами-захребетниками и дворянами-кровососами. Впрочем, эти кровопийцы тоже иногда творили, а не только пили кровь трудового народа: 'Слово о полку Игореве' или сам князь написал, или его дружинник, в любом случае, не пролетарий. И вот пришёл семнадцатый год, поставили к стенке захребетников, укоротили ровно на голову кровососов, трудовой народ расправил плечи, распрямил голову - и что же он в творческом отношении породил равновеликое 'Троице' Рублёва, 'Войне и миру' Толстого, Первому концерту Чайковского?

- Ты... не можешь, не должен говорить так! Трудовой народ создал БАМ, ДнепроГЭС...

- ...Танк Т-34.

- Да, и танк Т-34, если хочешь знать!

- Я не смеюсь ни над ДнепроГЭСом, ни над созданием танка, Ника. Я склоняю перед ними свою голову как перед тем, без чего мы не выжили бы. Только я говорю о художественном творчестве и о духовном.

- Шолохов написал 'Тихий Дон'!

- Пусть, но Шолохов - не народ. Это писатель, освобождённый от необходимости физического труда, советская аристократия, а не рабочий и не крестьянин. Так где же, осмелюсь спросить, духовные плоды самого прогрессивного класса при самом прогрессивном строе?

- Я не понимаю тебя, Август! - призналась я. - Революция совершилась зря, по-твоему? Всё было зря, и страна наша существует зря?

- Нет, я не сказал так. Ты ведь знаешь: я вовсе не думаю так! Я говорю о другом: о некоем трагическом изъяне, провале в духовном видении коммунистов, которые вознамерились построить рай на земле, но решили в этом раю управиться без Христа. А без Него не получается рая, и шаги, уже сделанные к государству и человеку облагороженного образа, повисают в нелепой, болезненной исторической незавершённости. В средние века люди жили трудно, но глядели на небо. А сейчас живут легко, но глядят...

- ...Под ноги. И вы тоже поглядывайте под ноги, товарищ христианский социалист. - Мы медленно шли вокруг собора и звонницы по пешеходной дорожке. Снова эти диковинные речи, поди ещё сообрази, как ответить! Собравшись с мыслями, я продолжила:

- Мне жутковато даже касаться этих тем, Август, хотя, конечно, и я в школе думала: дворяне были эксплуататорами народных масс, но тогда, выходит, и Андрей Болконский - эксплуататор, и Александр Невский? И князь Мышкин - эксплуататор? Да, противоречие. Но мало ли на свете противоречий? Можно научиться жить с ними. Это как дырка в стене, которую завесили ковром: и кому она мешает? Я не очень верю в твой христианский социализм, если только правильно тебя понимаю, если ты именно его проповедуешь. Я совсем даже не верю в него: он, я думаю, ни христианам не интересен, ни коммунистам низачем не сдался. У тебя есть твои причины верить в бога, твои личные причины тащить за собой в двадцатом веке, словно динозавр, этот хвост, умственный рудимент, который у людей остался с пещерных времён, когда у них не было другого способа объяснить молнию, гром и солнечное затмение. А я в бога после девяти лет не верю - да, не улыбайся, после девяти лет! - потому что это просто бесчестно и глупо - сваливать на какое-то мифическое существо ответственность за то, за что ты должна сама отвечать, но не допытываюсь у тебя про твои причины с твоим светлым умом делать эту глупость, семейные, наверное, и спорить с тобой не хочу. Я, кроме того, не считаю себя умней Маркса и Ленина, как, выходит, ты считаешь. Ну что же, считай, пожалуйста, но думаю, не так много людей, с которыми ты делился этими своими идеями, правда?

- Правда.

- То-то же: значит, и сам понимаешь, как мало их разделяют и те, и другие, и советские люди, то есть, и несоветские. А если говорить про тех, кто живёт легко и смотрит под ноги, а не в небо, мечтает не об освобождении от рабства трудящихся планеты, а о польском гарнитуре, то я тоже от них недалеко ушла. Я ведь сейчас тоже не о счастье детей Африки забочусь, а просто иду, держась за руку, с...

- С кем?

- С человеком, к которому очень привязалась, - тихо сказала я. - Вопреки всем твоим прекрасным советам не делать этого. Ты случаем не сумел сегодня позвонить своему начальству?

- Да, я рассказал о тебе.

- Правда?! Ох... Давай-ка сядем вот хоть на эту скамейку, а то меня что-то ноги не держат. (Август предупредительно смахнул снег рукой и протянул мне свои перчатки, чтобы я села на них, не на сырое дерево. Отличные кожаные перчатки, отметила я мельком.) Так, ты рассказал - и что же?

- Удивлены, недовольны и возлагают всю ответственность за возможные последствия на меня.

- Какую ответственность?

- Дело ещё и в деньгах...

- Ничего не понимаю, ничегошеньки!

- Переезд стоит денег, Ника.

- Ну, сколько может стоить билет до твоего Новосибирска, особенно если поездом?! Пятьдесят рублей, пусть сто - неужели это такие огромные деньжищи?!

- Нет, он стóит не пятьдесят рублей, но, надеюсь, мы ещё придумаем и успеем... Какая ты милая: взволнованная, раскрасневшаяся... Я... хочу сфотографировать тебя, можно?

- Подожди, я встану тогда, волосы поправлю.

Пока я охорашивалась, Август неуловимым жестом достал откуда-то из внутреннего кармана своего бушлата крошечный фотоаппарат, не больше сигаретной пачки, с крохотным, не шире сантиметра, объективом и скомандовал:

- Раз, два... снято!

- Какая прелесть! - восхитилась я. - Чешский, ГДРовский? И где только в этой крохотулечке плёнка помещается? Кадров двенадцать, небось, не больше... Можно поглядеть? Дай сюда!

- Нет-нет, - смеясь, отвёл он мою руку и почти сразу спрятал фотоаппарат туда же, откуда достал. - Это ведомственная техника. Не имею права...

- Ах ты, жлоб! - притворно возмутилась я. - 'Ведомственная техника', как же! Поучает людей, как жить, а фотоаппарат боится дать девушке в руки! Ну и не надо, подавись им, получи лучше снежком!

XX

Мы ещё немного погуляли по исторической части города. Я отказалась от роли экскурсовода, Август брать её на себя тоже не торопился. Падал снежок, светило неяркое зимнее солнце, я шла рядом с близким (близким?, близким!) человеком, чего ещё нужно было желать для счастья? И не рассказывайте мне про смерть духа в мещанстве, не хочу высокоморальных рассуждений, хватит!

В ресторане 'Волга' были, оказывается, комплексные обеды за рубль десять. Я хоть и противилась всему этому буржуазному шику, согласилась пообедать именно в 'Волге', высчитав, что переплачу всего примерно полтинник по сравнению с обедом в студенческой столовой, да и то вчера шесть рублей ни за что получила. Зря и беспокоилась: заплатить за себя самостоятельно Август мне не позволил, конечно.

- Нет, в самом деле, скажи: куёшь ты их, что ли?

- Давайте решим, что кую, и покончим с меркантильными вопросами.

- А с твоей христианской совестью эта склонность к красивой жизни нормально сочетается? Как же идеалы Льва Толстого: одеться в рубище и подпоясаться верёвочкой?

- Ты путаешь, Ника: Толстого от церкви как раз отлучили.

- Вот видишь: великого писателя и гуманиста отлучили от церкви твои мракобесы! Лишний довод не в их пользу. Что, нечем крыть? А! - вдруг сообразила я, развеселившись. - Догадалась! Ты оттого... вчера ночью... проявил такое рыцарство, что мы не венчаны, правда?

- Я об этом не подумал, - признался Август. - То есть не держал в уме, но, конечно, если вспомнить об этом, это - тоже причина.