Отпуск в СССР или Назад в будущее (СИ)

- М-да, это не входило в мои планы. Я думал, ты пойдёшь со мной, - отпив из кружки, расстроенно сказал Коля. - Хотя, с другой стороны... Мне надо к Любаше, а ты будешь третьим лишним.

- Вот именно, - обрадованно подхватил Дима. - К тому же, я точно решил. И не передумаю, как ни отговаривай!

- Ладно, бог с тобой! - смирился, наконец, Коля. - Делай, как знаешь. Только я тебя умоляю - ничего здесь не меняй! Посмотри на себя и всё. Потом расскажешь, что вышло. Вот тебе трёшка на всё - про всё. - Коля протянул товарищу скомканную купюру, и тот молча спрятал её в карман. - А мне, как я говорил, надо навестить Любу, да ещё почву прощупать, сильно ли я встрял.

Дима улыбнулся.

- Ну-ну, - только и сказал он.

И таким образом после пивбара они разделились. Коля поехал на троллейбусе, а Дима пошёл пешком - волею случая его двор находился недалеко. Встретиться договорились, когда стемнеет, в десять, здесь же, у пивбара.

- Если кто-то опаздывает, ждать до последнего! - предупредил Коля. - До полуночи. А потом на вокзал - там можно переночевать. Следующий час встречи - десять утра на том же месте.

- Я-то не опоздаю, - заверил Кукарский. - Это ты смотри, не застрянь у своей Любки.

- Нет, я скажу ей, что уезжаю срочно в командировку, - пообещал Герасименко.

* * *

Дима шёл в свой двор со странными чувствами. Они переполняли его, они захлёстывали его и даже вызывали лёгкую тошноту в желудке. Они были многогранны и противоречивы. Здесь примешивались - и тоска по чему-то невероятно давнему, что вдруг должно вернуться, и боязнь необычного и сверхъестественного, и мнимое, какое-то неустойчивое ощущение реальности, и даже страх перед встречей с самим собой - маленьким.

А ещё Дмитрий думал о времени. О том, что не так уж это и фантастично - попасть в прошлое. Ведь не исключено, что время вообще не существует!

"Время - это всего лишь наша печальная мысль, - думалось сейчас Диме. - И эта мысль просто приходит, и мы начинаем сокрушаться: ах, как быстро всё пролетело! Ах, как долго всё тянется! Ах, вот сейчас хорошо, и пусть ничего не меняется! Когда же мысли нет, нет и времени. Его не существует, если мы о нём не думаем".

- Так давайте ж думать о нём как можно меньше! - произнёс Кукарский вполголоса и тут же огляделся, испугавшись самого себя.

"Однако то, что я здесь, явно доказывает то, что оно существует! - ещё подумал Кукарский. - Просто противоречие какое-то!"

Между тем перед ним уже открылся знакомый с детства вид, в двухтысячных изменённый до неузнаваемости. Сентябрьское солнце игриво сияло над головой, и радостно чирикали воробьи округ. Послеобеденный мир прошлого разогревался приятным осенним теплом. Дима сдёрнул ветровку и перебросил через плечо.

Его, его родной дом, откуда съехали они в девяностом году, стоял, тёмно-желтый, наискосок к гастроному. И не было никаких растяжек на новеньком панельном торце. И уныло серел магазин с огромными буквами над фасадом: "ГАСТРОНОМ". Никаких тебе брендов, сотовых операторов и прочей шелухи! И вместо роскошного фигурного киоска "Роспечати" стоял жалкий маленький газетный домик. Зато на углу пятиэтажки Димки-школьника красовалась жёлтая бочка с квасом, и ждала жаждущих сонная, как давний червяк на крючке, продавщица на стуле.

Кукарский шагнул к маленькому киоску: за стеклом сидела пышнотелая женщина средних лет со стрижкой под мальчика. Дима попросил сегодняшнюю "Звезду". Ему протянули широкую газету, воняющую типографской краской, а на сдачу - две заскорузлые рублёвки и какую-то мелочь. Всё это показалось таким непривычным, что в который раз закружилась голова.

При взгляде на советский рубль он вспомнил, как впервые в жизни нашёл деньги. Это случилось, кстати, где-то тут, неподалёку от его дома. Он просто слонялся по окрестностям - ему было лет десять. Быть может, искал сбежавшую кошку, а нашёл странный грязный комок, в котором разглядел тусклую желтизну. И эта находка, этот советский рубль так сильно его обрадовал тогда, просто переполнил искренней детской радостью, словно Димка напоролся на настоящий клад!

Дима выдохнул и попытался избавиться от нахлынувших чувств. Ему удалось совладать с собой, он отошёл в сторонку и развернул "Звезду". В шапке первой полосы значилось шестнадцатое сентября восемьдесят третьего года, пятница. Путешественник удивлённо качнул головой. Он не перестал удивляться. Свернув газету, Дима сунул её за пазуху и посмотрел в сторону широкого прохода во двор.

Кукарский почувствовал, как сердце пару раз зашлось, аж кольнуло в груди. Вот родимый двор с аляповатой газгольдерной за высоким железным забором! А вон там, в глуби двора, дощатая горка и корт с деревянным заборчиком. Ничего этого в двухтысячных уже не существует, кроме, собственно, двора! Дима сделал несколько шагов и оказался у первого подъезда своего бывшего дома. Вот лавочки, те давние, советские, из чистого дерева, свежевыкрашенные. Вот бабушки на первой из них лузгают семечки. Вот тополи тянутся едва-едва пожелтевшими листочками к обнажённым решетчатым балконам. Боже, ни один не застеклён! Ни один ещё не закрылся в скорлупу. Люди ещё открыты друг другу!

А вон там, вон он - родимый третий подъезд. Интересно, сколько сейчас часов? Пришёл ли маленький Димка из школы? Кукарский, стоя на месте, повернулся к бабушкам на лавке первого подъезда. И он понял, что они уже давно разглядывают его. Дмитрий засмущался, опустил глаза - посмотрел на себя. И тут до него дошло, что одет-то он не так! Рубашка, пожалуй, не того покроя, да и джинсы совсем ещё не в моде. Благо, хоть ветровка за плечо закинута.

- Иностранец, что ли, - пробормотала одна бабуся, обращаясь к соседкам.

"Да, прикид менеджера среднего звена здесь смотрится диковато", - подумалось Дмитрию. Откровенно поглядев на "божьих одуванчиков", Кукарский спросил:

- Уважаемые, а не подскажете, сколько сейчас время?

Бабушки переглянулись. Та, что предположила насчёт иностранца, единственная и решилась ответить:

- Дык, часов пять, должно быть.

- Спасибо, - кивнул Дима, отвернулся и быстро прошествовал к третьему подъезду, спиной чувствуя холодок старческих взглядов.

У родного подъезда он сел на лавочку, слава богу, пустую, сел затылком к бабусям и призадумался.

"Ну и чего ты ждешь, дорогой?" - так спросил он себя.

"Чего ты хочешь-то? Что ты скажешь себе, восьмилетнему, даже если увидишь молокососа? Разве поймёт он твои предостережения? В лучшем случае кое-что запомнит от испуга. Но воспользуется - вряд ли.

Ну, вот что ты ему скажешь? Когда надо драться, не бойся, бей первым?! Будут у тебя "махаловки", там, за гаражами, на школьном пустыре. Так вот: бей первым! Потом ещё бей, и снова "мочи"! А если пропустил удар, удержись на ногах, во что бы то ни стало! Не падай сам и не падай духом, не теряйся, не отдавай себя наплыву трусости. Снова иди в атаку и бей! Ведь это всего лишь бой до первой крови. Это не страшнее комариного укуса.

А когда подрастёшь, будь активнее с девочками! Не считай их чем-то недостижимым - существами с другого мира. Подходи к ним, как к более простым организмам. И главное, говори-говори, смеши их, не переставай удивлять, открывай им глаза - какой ты на самом деле необычный и умный!

А когда окончишь школу, не слушай того, кто будет тебе вроде бы другом. Не соглашайся ехать с ним в Москву поступать в физмат. Тебе это ничего не даст. Ты не проучишься там и трёх лет. Не слушай никого! Просто поступай в местный институт. И не проспи отбор на военную кафедру, чёрт возьми!

А когда соберёшься жениться, не торопись, не поддавайся чарам третьей попавшейся женщины. Вся жизнь твоя будет полна иллюзий, и самая сильная из них - это иллюзия любви. Да и вообще, вся твоя жизнь будет неправильная, несуразная какая-то, словно езда по кочкам и буеракам, будешь ты биться, трястись, метаться, пока всё не устаканится к тридцати пяти годам.