Цена посвящения: Время Зверя

— И за что мне такая роскошь? — спросил Максимов.

— За Мертвый город, Фон Винера и «Черное Солнце», — ответил Навигатор. Он пригубил кофе и продолжил: — У нас, как ты знаешь, нет наград и привилегий. У нас нет приказов, начальников, подчиненных. Нет устава, иерархии и бюрократии. По сути — нас нет. Возможно, только поэтому мы еще существуем. Мы открываем Знания, дающие силу, а Знания обязывают к действию. Но каждый из нас действует исключительно исходя из своей сути. У всех она разная, поэтому ни просчитать, ни упредить действия Ордена невозможно. У них есть все, в чем мы себе сознательно отказываем. — Он указал взглядом на пенал. — Но в чужой монастырь, как известно… Так или иначе, из уважения к традициям наших временных союзников я обязан передать тебе эти знаки отличия, их пароль и ритуальный жест.

Максимов через плечо Навигатора бросил взгляд на хозяина бистро. Явно сибарит и по инерции еще бабник сладко посапывал, навалившись на стойку, подперев мясистую щеку таким же мясистым кулаком. Бедняга рисковал проспать самое интересное, что когда-либо случалось в его забегаловке.

На столе, покрытом бумажной скатертью, между чашек с кофе и блюдцами с булочками лежал ключ к вратам одной из самых могущественных лож в мире. Возьми его, запомни пароль и жест, и перед тобой откроются все аристократические салоны, кабинеты управляющих банков, комнаты секретных переговоров и хранилища тайных документов. Вероятнее всего, новообретенные братья поспособствуют легализации тайного звания в мире профанов: повесят на грудь Орден подвязки, присвоят научную степень или раскрутят бизнес, а для общей пользы сочетают браком с дамой, из семьи не ниже по уровню посвящения. И дети от этого брака с рождения получат недоступную «безродным» семнадцатую степень посвящения. Придет их срок, и они набросят на плечи черный плащ рыцаря Кадоша.

Максимов поднес чашку к губам. Рука не дрожала. Сделал глоток.

— Я, пожалуй, откажусь, — отчетливым шепотом произнес он.

Навигатор изогнул бровь. Пальцы его, лежащие на скатерти, не пошевелились.

Максимов поставил чашку. Закрыл пенал и передвинул его ближе к Навигатору.

— Я отказываюсь от дара.

Навигатор промолчал.

— Третий раз — нет. Пусть все остается на своих местах.

Навигатор с непроницаемым лицом взял пенал и сунул во внутренний карман. Он медленно поднял взгляд…

Максимову показалось, что два холодных голубых луча прошли сквозь зрачки и проникли в мозг.

Погасло утреннее солнце, исчезла улица, растворился в густых сумерках самый красивый город на земле, привычный мир, вместе с его обитателями, их маленькими радостями и большими надеждами, вечной любовью и бесконечными страданиями, с их богами, царями и цареубийцами, сводниками и святыми, пророками и лицедеями, мир, где все имеет причину и исток, срок и неизбежное следствие, этот мир рухнул в породившую его бездну. И началась магия.

— Слушай меня, Странник. — Голос шел из ниоткуда, но был повсюду. Он единственный существовал в умершей вселенной. — С тобой говорю я, Навигатор — Тот, кто указывает путь.

Мы никого не зовем, но нашедших нас не прогоняем прочь. Принимая присягу на верность, мы оставляем за вступившим в наш Орден право выбора. Право выбора — это Закон. Мы не боимся предательства, изменить нам — значит изменить самому себе. А это — смерть.

Так было и с тобой. Ты сам выбрал ремесло воина и заключенную в нем судьбу. И подтвердил, что достоин выбора. В Эфиопии ты прошел крещение огнем, вернувшись на родину, узнал, что такое предательство и навет. Тебя не сломал холод карцера, не разъела желчь отчаяния. Таким я и встретил тебя — достойным своей судьбы. И лишь помог тебе стать тем, кем ты был рожден, — странствующим воином.

Ты не раз проливал кровь. Свою и чужую. Свидетельствую перед всеми, не было пролито ни капли невинной крови. Ты сам выбирал себе противников. Свидетельствую перед всеми, ни разу твой выбор не пал на того, кто слабее себя. Ты способен на многое, но, свидетельствую, всякий раз пытался и совершал невозможное.

Ты вправе идти дальше путем воина. Но я, Навигатор, говорю, «работа в черном» [7] окончена. Впереди у тебя время очищения. Его цвет — белый.

Через минуту ты вернешься в мир людей. И до поры наши дороги разойдутся. Я оставляю свои перчатки. Они белого цвета. Это знак, Странник.

Я, Навигатор, готов свидетельствовать перед всеми, что по доброй воле и свободный в выборе, передаю их тому, кого считаю достойным в положенный срок занять место за Столом Совета. И пусть все будет так!

Голос медленно затих, как удар колокола в ночи.

Непроглядная тьма бесконечно долго хранила его протяжное эхо. А потом взорвалась всеми красками мира…

Максимов зажмурился. Улица горела солнечным светом.

В слепящем мареве едва разглядел сухую высокую фигуру в черном, шагающую вверх по улице.

— Прощай, Странник! — услышал он внутри себя голос Навигатора.

— До встречи, — прошептал Максимов.

Наклонил голову, спасаясь от солнца, и увидел, что держит в левой руке аккуратно свернутые белые перчатки. Не рассматривая, сунул в карман плаща.

Постоял, ошарашенно озираясь. Увидел знакомую вывеску бистро и приветливо распахнутую дверь.

Вошел, сел за тот же столик. Заказал еще кофе. Закурил и отвернулся к темному стеклу. Сквозь него улица смотрелась вовсе чужой. Как на выцветшем снимке.

Идти было некуда. Время замерло. Перепутье.

А через полчаса в бистро влетела Карина…

Максимов, очнувшись, оторвал взгляд от нелепого офорта.

Повернулся лицом к Иванову.

Василий Васильевич терпеливо ждал ответа.

— Нет. Ясно, четко и недвусмысленно — нет.

— Ты хорошо подумал, Максим?

Максимов встал из-за стола.

— Третий раз говорю — нет.

Иванов помедлил. Потом приподнялся и протянул ему руку.

— Удачи тебе, парень. Буду нужен, дай знать.

— А потребуюсь я, вызывайте повесткой, — попробовал пошутить Максимов.

— Да иди ты на фиг! — беззлобно ругнулся Василий Васильевич.

Тяжко осел в кресло.

— Карина на террасе, — услышал его голос Максимов, перешагивая через порог. — Направо по коридору до конца. Дверь откроется автоматически.

Максимов оглянулся.

Василий Васильевич грузно и неподвижно сидел в кресле, сцепив в замок выложенные на стол руки. Во всем его облике вновь проступила крайняя, надсадная степень безнадеги. Максимову уже доводилось видеть такое. И таких.

Такие, как Василий Васильевич, обложенные со всех сторон, замыкаются в себе, наливаются странной и страшной тяжестью и прут вперед, без устали, бездумно и бесстрашно. Рухнет такой лицом в землю, подумаешь, усталость скосила. Перевернешь — мертв. Весь, до последней капли себя выработал. Как танк в бою. До последнего снаряда, до звенящих пустотой баков.