Записки национал-лингвиста (СИ)

Потому что главное для него, получается, красота.

* * *

В отличие от других народов мы, русские люди, с большей чуткостью прислушиваемся к пожеланиям родной речи и вредим себе везде, где только можем. Мы спустя рукава обустраиваем свой быт, мы погрязли в собственных отбросах, нам трудно пройти мимо стены, не испохабив её афоризмом, при взгляде на что-либо общественно полезное нас немедленно подмывает его сломать. Иногда мы, правда, пытаемся противостоять требованиям языка, и тогда нас тянет сломать что-нибудь красивое.

«Нельзя же предположить смешную мысль, что природа одарила нас лишь одними литературными способностями!» – воскликнул в отчаянии Фёдор Михайлович Достоевский. Разумеется, нельзя. Оружие мы тоже неплохо делаем, поскольку язык против него ничего не имеет. Во-первых, изящные штуковины, во-вторых, вред человеку наносят.

И всё-таки, знаете, манят порой уют, чистота, благоденствие… Возможно ли их достичь и если да, то каким способом?

Первое, что приходит в голову: утратить языковое чутьё и тупо заняться приборкой территории. Но для этого наш народ-языкотворец слишком талантлив и упрям.

Впрочем… Теоретически имеется одна возможность, хотя не представляю, осуществимо ли такое на практике. Язык невозможно одолеть, но почему бы не попытаться его обмануть? Скажем, оставив слово в неприкосновенности, изменить его эмоциональную окраску, то есть наше к нему отношение.

Перестав быть бранным, имя потребует от нас большей теплоты к обозначаемому им предмету. Подумайте, насколько улучшится уход за крупным рогатым скотом, когда корова начнёт звучать гордо!

Но для этого необходимы добровольцы. Необходим безумец, способный, рискуя физией, с нежностью назвать любимого человека чем-нибудь полезным. Только чур не прибегать к уменьшительно-ласкательным суффиксам!

2006

Языку — видней, или Нужна ли борьба с борцами?

Очередной опрос на нашем сайте провел, скорее, не прозаик Евгений Лукин, а лидер партии национал-лингвистов. Давайте посмотрим, от каких влияний, по мнению поклонников фантастики (720 участников голосования), следует оградить родной язык.

Молодёжного жаргона — 6 %;

Мата — 23 %;

Иноязычной лексики — 13 %;

Произведений, авторы которых, даже изъясняясь на родном языке, мыслят подстрочниками с английского — 36 %;

Ничего не надо делать, все идет как надо — 22 %.

Что ж, в конце концов я честно предупреждал главного редактора, что организатор из меня, как из валенка мортира. Конечно же, следовало в вариантах ответа ограничиться только теми явлениями, с которыми нас действительно зовут бороться (мат, жаргон, иноязычные словеса). Нет, угораздило меня вставить отсебятину в виде произведений, «авторы которых, даже изъясняясь на родном языке, мыслят подстрочниками с английского»! Естественно, что данный вариант огреб большинство голосов. Потому что достали.

И поди теперь пойми, за который пункт проголосовали бы эти тридцать шесть процентов, окажись я умнее! За третий? За пятый?

Сам, короче, виноват, в чем искренне раскаиваюсь.

Но, даже учтя эту оплошность, результатами опроса я, честно скажу, слегка потрясен. Как минимум сорок два процента борцов за чистоту языка! Это впечатляет.

Гордыня нас обуревает, господа, гордыня. Всяк полагает, что он владеет языком, в то время как на самом деле язык владеет нами. Он — программа, а мы для него не более чем скоропортящееся и легкозаменяемое «железо». Он живет тысячи лет, мы же… Ладно, не будем о грустном.

Начнем, как это у нас водится, с мата.

Под нынешним своим именем он бытовал еще при протопопе Аввакуме («Оне, горюны, испивают допьяна да матерны бранятся, а то бы оне и с мучениками равны были»). Образчики матерных речений, записанные примерно в те же времена Олеарием, практически не отличаются от нынешних. Подобно реликтовым животным они благополучно дожили до наших дней, ничуть при этом не изменившись. И ведь нельзя сказать, что у них не было естественных врагов. Были, и какие! Законодательство, например.

Не помогло.

«Бранное слово, — горестно констатировал Ф. Н. Плевако, — это междометие народного языка, без него не обходится не только ссора, но и веселые, задушевные речи».

«Отучить народ от ругательств, — утверждал склонный иногда к романтике Ф. М. Достоевский, — по-моему, есть просто дело механической отвычки, а не нравственного усилия».

Однако секрета этой механики он, к сожалению, не раскрыл.

По расхожему, но безусловно ошибочному мнению, мат мы переняли у татаро-монгольских захватчиков. На мой взгляд, он возник гораздо раньше и ни у кого не был заимствован. Но, даже если поверить в его татарское происхождение, все равно получится, что русский мат на несколько веков старше современного языка и звучал еще в древнерусском. Не зря же в нем то промелькнет форма двойственного числа, то померещится аорист. Вот и гадай после этого, кто кем засорен.

И как прикажете бороться с подобным явлением? Единственное, что можно порекомендовать, это запретить материться себе самому. Любая попытка запретить то же самое окружающим неизменно ведет к прямо противоположным результатам.

А если кто-нибудь скажет, будто помнит времена, когда усилиями патрульно-постовой службы мат был почти изжит, не верьте. Виртуознее милицейского мата я ничего в жизни не слыхивал. Так уж повелось на Руси, что с матом у нас борются матерщинники, а с алкоголизмом — алкоголики.

Относительно молодежного арго картина несколько иная.

Если происхождение матерной лексики сокрыто во тьме веков, то жаргонные словечки возникают, по сути, ежедневно. Причина очевидна: подростки не желают ни в чем походить на взрослых — и их можно понять. Кому охота походить на таких уродов, как мы?

В каком-то смысле они возвращают нам долг. Самостоятельно молодежь еще не придумала ни единого матерного словца — все богатство реликтовой лексики бережно передано ей старшими, как эстафетная палочка от наших пращуров. И вот, словно бы чувствуя себя обязанными, они одаривают зрелых людей плодами собственного словотворчества.

Происходит это двумя путями. Во-первых, мальчики и девочки, не успев оглянуться, сами становятся взрослыми, сохранив при этом свой жаргончик. А во-вторых, спасибо молодящимся старичкам, жадно заучивающим все, что слетает с языка юношества.

Большинство арготизмов — бабочки-однодневки. Однако далеко не всегда. Скажем, «нога» и «ноготь» — слова однокоренные. «Ног» — роговой нарост. Т. е. «нога» означало когда-то «копыто». А теперь представьте, как возмущались наши пожилые предки, когда молодежь называла при них ногу ногой.

Господа, не падайте в обморок, но так вот и развивается язык.

Меня всегда поражало умение фанатов правильной речи одновременно ругать подростков за выражения «отпадный», «улетный» и учреждать литературную премию имени Велемира Хлебникова, называть в его честь улицы.

О засмейтесь, смехачи,

О рассмейтесь, смехачи,

Что смеются смехами,

Что смеянствуют смеяльно…

Чем, спрашивается, «улетный» хуже «смеяльного»? Оба слова созданы по законам русского словообразования, и в них все исконно до последней морфемки.

Молодежь несомненно талантлива. Не в такой, конечно, степени, как дошколята, но тем не менее… Детская гениальность утрачена ею далеко не до конца. Молодежь чувствует язык, она творит его. Потом вырастет, остепенится — и тоже, глядишь, начнет бороться за чистоту речи.

Поэтому, как мне кажется, вопрос следует поставить так: стоит ли вообще (будь такое возможно) ограждать язык от молодежной лексики, перекрывая чуть ли не единственный внутренний источник новых слов? Печально, но переставшие изменяться языки мы обычно называем мертвыми.

Не нравится? Ну что же делать! Мне вот, например, не нравится технический прогресс. И тем не менее вместо того, чтобы слагать вслух звучные гекзаметры, сижу и расколачиваю кейборду.