Изнанка

— Топчем? — осведомился мужик. Нижние резцы скользнули по верхней губе, подтверждая догадку о неправильном прикусе.

— В каком смысле? — вежливо сказал Рысцов.

— Топчем, — утвердительно мотнул головой мент. У кромки керамзитной дорожки уже собралась кучка зевак, с любопытством и гадкими улыбками рассматривающих разворачивающуюся сцену.

— Где проживаем? Род занятий? Дата последней ходки?

— Я… какой ещё ходки? Несудим я! — с вызовом задрал подбородок Валера.

— Но топчешь, да?

— Да чего топчу-то?

— Травку топчешь, милый мой.

Рысцов нахмурился и посмотрел под ноги. Этот гиббон что, издевается? Из кучки зевак послышались смешки. Мужик с шестёркой на лычках тем временем поднял левую ногу, почесал носочком горнолыжного ботинка икру на правой и задал следующий бессмысленный вопрос:

— Когда сажал в последний раз? Или ты мельник? Валера вконец растерялся.

— Как бы объяснить… э-э… я…

— Пьяный, — с готовностью подсказал мент:

— Слушай, ты сам пьяный, по-моему! — нахмурившись, заявил Рысцов, теряя терпение. — Мне идти нужно, ждут меня… Что за цирк тут, в самом деле?

— Зря ты грубишь, Я тебе не грубил, — вздохнул мент и внезапно издал гортанный звук, чем-то действительно напоминающий крик обезьяны. Гиббона, наверное.

Рысцов от неожиданности аж присел и уставился на маразматического представителя не менее маразматического, по всей видимости, закона. Ну и ну… Что же в эсе за этот месяц произошло?..

Спустя полминуты послышалось цоканье копыт, и на тротуарчике, заставляя прохожих вжиматься в стены, возникли два всадника. Валера даже протёр глаза, почуяв запах фурацилина на бинтах. Да нет, не мерещится вроде… На мускулистых кобылах, с хлыстиками, в горнолыжных ботинках.

— Топчет, — заныл мент, подобострастно семеня к наездникам и тыча в него длинной передней конечностью. — И ругается ещё! На вопросы не отвечает… напился, поди… Когда ходка последняя была — неизвестно, и не сажал давно уже, видно же…

Верховые переглянулись. У обоих на лычках поблёскивали пятёрки.

— А по табелю? — устало и вальяжно спросил один из них.

— Слышь, ты по табелю — в каком месте? — хорохорясь, обернулся гиббон с неправильным прикусом.

— В заднем, — буркнул Валера.

— Вот! — пожаловался мент. — Я ж говорю, ругается. И топчет ещё…

— Пришлый же… — вякнул кто-то из толпы. — Засадит ещё своё…

И вдруг до Рысцова допёрло… Он, Валерий Степанович Рысцов, спятил. На сердце сразу полегчало, отпустило дурацкое чувство тяжести, и абсурд обернулся нормальным положением вещей. Вокруг — все хорошо, просто сам он свихнулся.

Ха.

Нет, не так… Ха-ха-ха!

Рысцов сначала коротко хохотнул, а через секунду заржал в полный голос, свалился на траву и принялся кататься. Праздные зеваки перестали улыбаться и смотрели теперь на него с неподдельным ужасом, мент озадаченно почесал затылок и насупился, а лошади испуганно попятились, получив в бока горнолыжными шпорами…

В кутузке пахло хлоркой, грошовым хозяйственным мылом и бомжом. Стены тесного кубического помещения были обклеены светло-зелёными моющимися обоями, косые лучи солнечного света пробивались сквозь толстую паутину решётки и падали на каменный пол, образуя замысловатый узор. В камере наличествовали рукомойник, параша и нары, на которых и приютился, свернувшийся клубочком, источник неприятного запаха.

К сожалению, Валера обманулся в своих догадках — все-таки с ума сошёл не он, а окружающий его мир…

На Таганке явно уязвлённые в лучших чувствах всадники повязали Рысцова быстро, и профессионально — набросили капроновую сеть и упаковали словно куропатку. Перебросив через седло, они доставили его в высокое хмурое здание на углу Абельмановской, в котором раньше располагалось фешенебельное казино. Здесь Валеру, поносящего весь белый свет и пытающегося объяснить, что он торопится на встречу, раздели, окатили из брандспойта, запихали в грубую хламиду цвета охры, коловшую все тело, выдали тапки и без лишних комментариев впихнули в одиночную камеру, к сладко сопящему бомжу.

В голове все перепуталось… Какие-то ходки, топтание газонов, «когда сажал?» — чертовщина полнейшая…

Рысцов подошёл к железному умывальнику и попытался провернуть барашек. Шиш. Кран был заварен наглухо. Скоты! Бинты ещё намочили, пожарные недобитые! Он снял с ноги тапку и со злостью саданул ею в тяжёлую дверь. Тапка глухо дункнула и отлетела прямо в бомжа.

— Чего ты бросаешься? Люди спят, между прочим… — пожаловался тот,

Он ещё и разговаривает, надо же. Совсем прелестно… Валера прислонился к стене и прикрыл глаза, приводя нервы в порядок. Ребята ведь ждут его, болвана! Не мог спокойно до станции дойти, обязательно нужно было приключений на свою задницу сыскать! Дубина!..

— Чё кручинишься-то? — поинтересовался бомжик, вскидывая из вороха тряпья лохматую голову,

Рысцов одарил его презрительный взором, промолчал.

— Топтал? — не унимался тот.

— Ещё как! — мстительно усмехнулся Валера, — Отдай тапку.

Бомж приподнялся и неожиданно ловко уселся на нарах, скрестив ноги по-турецки, Бросил тапочку в его сторону.

— Смелый, значит, — сказал он, хитро прищурившись. — Я вот поначалу тоже топтал. Потом надоело — всю не вытопчешь…

— А за что сидишь тогда?

— На посадку не выхожу. Бойкотирую вроде как. Рысцов обулся, мрачно фыркнул и проговорил:

— Слушай, отец… Я давно в эсе не был, уж больше месяца. Можешь в двух словах растолковать, что здесь творится?

Бомж уставился на него с неподдельным интересом. Извлёк из тряпья чинарик и спички, задымил, разбавляя и без того дерьмовый запах неподражаемым амбре дешёвого табака.

— Так ты пришлый? — спросил он.

— Что значит «пришлый»?

— Ну то и значит. Пришёл только что из реальности. Заявился в Центр сна и — оп-ля! — уже тут.

Кхыкнув, Валера сказал осторожно:

— Я не через Центр. Из-под обычного С-визора… Бомж поперхнулся затяжкой и округлил глаза.

— То есть как из-под обычного? А ты в курсе, что нынче это запрещено — в города на траве приходить не через Центр. За такое можно и в изнанку загреметь на пару лет!