Что там, за дверью?

— А зачем вы ставили фотокамеру? Почему там получались…

— Вы еще не поняли, Себастьян? Вы существуете во множестве ветвей Мультиверса, но не подозреваете об этом, потому что в кинопленке вашей жизни кадры вашего существования в других вселенных попадаются чрезвычайно редко. Если верить расчетам, обычная продолжительность таких кадриков соответствует кванту времени — это единица, деленная на десятку с тридцатью нулями. Совершенно неразличимая для сознания величина! И для физических приборов неразличимая. На это время в нашем мире возникаете вы из мира номер, скажем, семь миллионов, и на такое же время вы оказываетесь в мире номер семь миллионов. Если бы был только один такой обмен кадрами, то вы никогда и ни при каких обстоятельствах не заметили бы и не поняли, что существуете во множестве вселенных. Но таких квантовых обменов каждую секунду происходит огромное количество. Не такое, впрочем, чтобы вы это ощутили, но достаточное, чтобы это ощутило ваше подсознание.

А в некоторых случаях, — продолжал Форестер, — на пленке вашей жизни появляется не один вклеенный кадр, а сто, миллион, миллиард… Вы все равно их не замечаете, потому что и миллиард — ничто по сравнению с единицей с тридцатью нулями. Но ваше подсознание понимает, ваше подсознание фиксирует, ваше подсознание способно ощущать себя во всех тех мирах, о которых вы не подозреваете. Отсюда — вещие сны, голоса с того света, воспоминания о прошлых жизнях, которые на самом деле вовсе не прошлые, а самые что ни на есть настоящие… Это — в тех случаях, когда количество кадров из другой ветви так велико, что общая продолжительность уже на грани вашего сознательного восприятия.

— А Элен… — сказал Себастьян. — Вы ее снимали с частотой шестьдесят тысяч кадров в секунду. Это значит, что…

— Ваша дочь — уникум, Себастьян! Она живет, как и вы, и я, во множестве миров, но у нас с вами склейки с иными ветвями нашей жизни продолжаются квант времени — ничтожно мало, — а длительность чужих кадров в жизненном фильме вашей дочери такова, что их можно фиксировать с помощью современной аппаратуры! Явления сначала продолжались около одной пятидесятитысячной секунды — примерно на такое время фрагменты миров менялись друг с другом, кадры одной пленки оказывались на другой, и наоборот…

— Не понимаю, — пробормотал Себастьян, — все равно это кажется мне бредом. Кадры… Миллион вселенных или миллиард… Хорошо, согласен. Но почему она… я… кто угодно… почему человек оказывается в другом мире вместе со своей одеждой, ведь…

— Ваше «я», — подхватил Форестер, — это то, как вы сами себя воспринимаете. До вас это никак не дойдет, я вижу: не Элен из одного мира оказывается на какое-то время в другой вселенной — замещаются фрагменты реальности, бессознательно человек воспринимает себя вместе с одеждой и, может, вместе с каким-то еще предметом…

— Элен… жива?

— Себастьян, из того, что я сказал, разве вы сами не можете сделать правильный вывод? Смерти нет. Ее нет вообще. Вы существуете в бесконечном количестве ветвей Мультиверса — вы, лично вы, ваше «я», суть, называйте как хотите. И если умирает ваше тело в одной ветви, остаются жить миллионы… бесконечное число остальных… которые не заметят потери, настолько она по большому счету незначительна. Просто на одну из склеек станет меньше. Квант времени…

— Нет, это вы не понимаете, — стиснув виски ладонями, сказал Себастьян. — Что мне до того, что в миллионах миров живут миллионы Элен и Памел? Я-то здесь, я не знаю, что происходит со мной где бы то ни было еще, и я видел, как Элен была и исчезла, а на линолеуме осталось выжженное пятно. И если я не могу найти свою жену, какое мне дело до того, что…

— Вы уверены, Себастьян, что находитесь сейчас в той ветви, в какой были сегодня утром, когда к вам в дом позвонил полицейский? — мягко спросил Форестер.

— Я… — у Себастьяна раскалывалась голова, и вести разговоры, не имевшие никакого отношения к реальности, ему не хотелось. — Но ведь я это я, верно?

— Конечно, — кивнул физик.

— И я помню все, что со мной происходило. Каждую мелочь и тот сожженный линолеум…

— Да, — сказал Форестер. — В Мультиверсе бесконечное количество миров, в которых все происходило именно так. До определенного момента. Развилки происходят каждое мгновение. Пока мы с вами беседуем, возникли миллионы ответвлений. В одном из них вы сказали мне «не верю», встали и ушли искать свою жену, в другом дослушали меня до конца и поступили по моему совету, в третьем дослушали и ударили меня, поскольку не поверили ни одному моему слову, в четвертом поверили и именно потому ударили, в пятом…

— Хватит с меня четырех, — пробормотал Себастьян. — Какое мне дело до прочих миров, если я нахожусь в одном, который не сам выбрал, и никуда мне отсюда…

— Вы выбрали сами! Бессознательно. Для сознательного выбора у вас не было времени. Я не знаю, сколько Себастьянов связаны друг с другом квантовыми переходами — как лишними кадрами на кинопленке.

— Если вы сейчас снимете меня быстрой камерой… — начал понимать Себастьян.

— Думаю, шестидесяти тысяч кадров в секунду недостаточно, — покачал головой Форестер. — Есть, правда, люди…

— Как Элен?

— Да, — кивнул Форестер. — А теперь и вы, и ваша жена, и я, поскольку занимался этой проблемой…

— Это что, заразно? — усмехнулся Себастьян.

— В определенной степени. Это не инфекция в медицинском смысле. В медицинском смысле это и не болезнь. Но влияние на ближайшее окружение существует, это я могу сказать точно. Человек сознательно или бессознательно выбирает ту ветвь, где существует, пока сознательно или бессознательно не выберет другую — так вы выбираете судьбу, понимаете? Выбираете линию жизни. Но и другие варианты вашей судьбы остаются в реальности Мультиверса! Выбирая, вы влияете на выбор ваших близких и на то, какой выбор им предлагается. Есть ветви, где вы, Себастьян, — обычный человек, и кадры из других миров возникают с той самой квантовой частотой, о которой я говорил, и вы проживаете для себя одну жизнь, не подозревая о других возможностях. Так живут все. Или подавляющее большинство. Но в одной из ветвей ваша приемная дочь Элен обладает способностью гораздо большего выбора. Она физически ощущает себя человеком многих вселенных, помнит себя в них, на ее теле даже сохраняются следы ударов, полученных в другом варианте ее жизни…

— Неужели где-то Элен действительно били? — содрогнулся Себастьян.

— Видимо, да.

— Сейчас я в мире, где Элен жива?

— Да, — кивнул Форестер.

— Где она? И где Памела?

Форестер испытующе посмотрел на Себастьяна.

— Вы действительно…

— Где они?

— Пойдемте, — сказал физик и направился к двери. Себастьян с трудом поднялся и поплелся за Форестером, который уже стоял в коридоре, что-то говорил кому-то невидимому, и Себастьян подумал, что обязательно должен увидеть того человека, с которым разговаривал физик.

— Господи, Фиона, — сказал он, добравшись, наконец, до двери и выглянув в коридор. — Как ты… изменилась!

Женщина, стоявшая рядом с Форестером, если и была Фионой, то постаревшей с их последней встречи лет на тридцать — она стала грузной и будто ниже ростом, седые пряди в волосах, темное платье с глубоким декольте, открывавшим ложбинку между тяжелых грудей; может, это была старшая сестра Фионы, о которой Себастьян ничего не знал…

— Ты тоже не помолодел, — улыбнулась женщина и, обернувшись к Форестеру, спросила: — Он помнит все или…

— Все… — не очень уверенно сказал физик и добавил: — Кажется.

— И перцепцию кальеры?

— Ну… — сказал Форестер. — По идее…

Какая еще… Себастьян вспомнил.

Это было на прошлой неделе. Он возвращался с последней точки в Больших Андах, там, в ущелье Сахамы, они установили урию наблюдения, отличное место, очень чистый воздух, спектр можно измерять с такой частотой, какая недостижима не только в больших городах, но и нигде в пределах человеческого восприятия. Урия сразу после подключения начала передавать информацию, они зафиксировали канал и поспешили удалиться, чтобы не рисковать, — все шестеро, Себастьян вспомнил спутников, он их прекрасно знал, давно работали вместе, они поднялись по склону — тому же, по которому спустились в ущелье, — и почти достигли поворота, чтобы там, в безопасности, отдохнуть, поесть и порассуждать о вечном и недостижимом.