Письмо живым людям

Миниатюрная молодая женщина в бесформенном противохимическом балахоне и свином рыле противогаза, прихваченного поверху — видимо, он был ей великоват, — какими-то розовыми лентами, не потерявшими, несмотря на замызганность, несколько легкомысленного вида, дождалась своей очереди на раздаче. Ей пихнули небольшой пакет с видневшимися сквозь полупрозрачный пластик парой галет, банкой консервов и ампулой с комплектом витаминов на следующую декаду. Потом через специальное приспособление, позволявшее переливать жидкости из сосуда в сосуд без соприкосновения с внешним воздухом, налили ей воды в небольшую бутылку, которую она принесла с собою. Пробормотав стандартное «Слава премьеру, я вся в его власти и принадлежу ему без остатка» и от души добавив более привычное «Дай ему Бог здоровья», женщина уступила место следующему, тщательно упрятывая паек во внутренние пазухи балахона и ощупываясь снаружи — не проступают ли очертания пакета и бутылки сквозь ткань, не слишком ли бросается в глаза, что она опайкована. Все было в порядке. Она вышла на воздух. Солнце, ощутимо пригревая, светило прямо в стекла маски весенним алым светом. Кругом группками по двое, по трое судачили люди без лиц, и стеклышки их противогазов то и дело рассыпали в стороны красные брызги, когда люди жестикулировали и качали головами.

— Вот так я стою, да? — объяснял один мужчина другому, разводя руками и даже приседая для образности. — А он выходит. Понимаешь? Ну просто в двух шагах. Лет пятнадцать ему, не больше того. Не, не больше. Белый-белый. И глазом смотрит. Только, стало быть, рубашонка на нем — ни тебе комбинезона, ни тебе маски.

— Ну, врать ты гора-азд, — насмешливо сказал второй мужчина, покрутив головой. Шланг его противогаза мягко мотнулся в воздухе.

— Да лопнуть мне! И так, стало быть, глазом посмотрел… и пошел. Будто я вошь какая, понимаешь? Я просто расплакался там, уж так мне обидно стало. Что ж это такое, думаю? Жил-жил, все как следует быть — и на тебе. Потом крикнул ему: что ж я, крикнул, по-твоему, что ли, вошь? А он, стало быть, идет себе. Даже не обернулся. Этак легко по склону: фык-фык-фык…

— Ой, плоха примета, ой, плоха, — шустро подковыляв со стороны, ввернула бабка, волочившая за собой едва не по песку чем-то набитую цилиндрическую молодежную сумку. — Какого дня дело-то было? А? Это важно — какого дня. А?

— А я слышала, его повстречать — к добру, — приостановилась женщина с розовыми завязками на голове. — Я слышала, если его встретишь — обязательно завтра дойдешь, куда он поведет, и проживешь потом долго-долго…

— Ну, бабы врать горазды.

— Да сами посудите. Какая от мальчика беда? Я его встречала с месяц назад, не так близко, правда. Вон как до той глыбы.

— Какого дня? А? Это важно.

— Так и то сестренка моя младшая — у ней ножки не ходят, — я прихожу, а она улыбается. Весь день улыбалась.

— Тоже радость какая, — пробормотал мужчина.

— Мне — радость, — ответила женщина, обернувшись к нему.

— А ты что ж, стало быть… тоже слыхала, что завтра-то?.. Что ли, тоже слыхала?

— А кто же не слыхал. — Женщина пожала плечами. — Я только вот про сестренку думаю — как она-то пойдет. У ней ножки не ходят. Ну, как-нибудь до мальчикова дома донесу на руках, а там умолю, он что-нибудь придумает. Мальчик добрый.

— Ну, дочка, врать ты горазда, — насмешливо сказал второй мужчина, в то время как первый ухватил женщину за локоть, притянул к себе и шепотом засвистел под противогазом:

— А ты что ж… стало быть, знаешь, где дом?

— А что, ты не знаешь? По-моему, все знают, таятся только. У Корыта. Там озеро, на озере вилла… Ну, озера-то давно нету, да и вилла, верно, тоже… Говорят, там. Что, правда не слышал?

— Ну, мать, отрежут тебе язык, — пробасил второй. Женщина засмеялась, махнув рукой:

— Ладно! Пойду я. Меня сестренка дожидается. У ней ножки не ходят, беда… Счастливо вам. — Она, не оглядываясь, легко двинулась прочь.

Далеко в пустыне, за барханом, который ветер намел над руинами ратуши, стояли двое военных. На них были металлизированные, отливающие ослепительным серебром комбинезоны спецназначения и компактные изолирующие противогазы последнего образца. Один — повыше и помоложе — равнодушно прислонился спиной к перекошенной каменной плите, закопченной давним пожаром, увязшей в наносах, — огрызку массивной стены собора двенадцатого века, недоглоданному моментом ноль. Второй, грузный, выдвинувшись из-за плиты, смотрел в бинокль, плотно прижав обрезиненные окуляры к стеклу шлема. Автомат мирно торчал у него за спиной.

— Одиночка, — сказал он и опустил бинокль. — Нормально. Будет у меня наконец комплект фигур. Прыщавец воду просил… — Отступил на шаг за плиту, поправил немного сползший ремень автомата. — На кой ляд недоноску вода, а? Самогонку он гнать наладился, что ли?

Высокий презрительно пожал плечом.

— Жалко будет агрегат бросать, если завтра куда уйдем.

— Возня это, возня, — со скукой сказал высокий и сложил руки на коротком десантном автомате, висящем поперек груди. Грузный весело хмыкнул.

— Вот такой я простой мужик. Шахматушки люблю. А ты, сверхчеловек долбаный, вообще ничего не любишь.

Высокий, не отвечая, нагнулся и поднял с земли металлический, чуть погнутый прут — видимо, обрывок арматуры с каких-нибудь развалин. Несколько раз легко похлопал себя по герметическому упругому сапогу с армированным носком. Грузный косился неодобрительно.

— А если я как старший в патруле твои упражнения запрещу? — спросил он.

Высокий насмешливо вздохнул.

— Занимайся уж шахматушками, — снисходительно произнес он затем. — А я… я человеком хочу чувствовать себя, понимаешь? Воздействовать! Жизнь — плесень планет! Она мне не по душе. Я…

— Я, я, — занудным голосом передразнил его грузный. — Головка от… — Он произнес неприличное слово. — Экий ты… — помедлил, выбирая, как сказать, — с идеалами. Верно, три университета кончил? Или папа — адмирал?

Когда женщина с розовыми завязками на голове миновала бархан, сверкающие фигуры выступили из-за стены ей навстречу молча и просто. Женщина сразу остановилась, не пытаясь ни бежать, ни звать на помощь. Летел шелестящий песок, ветер стонал среди обломков на вершине.

— Миленькие… — робко, едва слышно пролепетала женщина, обманутая спокойствием военных. — Ой, да я что хотите!.. Вот! — Она сама поспешно вытащила из-за пазухи так тщательно упрятанный пакет. — Водички только оставьте… немножко. Сестренка у меня…

Протянутая с пакетом рука дрожала в тишине. Высокий не спеша зашел женщине за спину и вдруг наотмашь, изо всех сил стеганул ее прутом. Удар кинул женщину в песок, выбив жуткий вскрик из ее легких; высокий, раздувая ноздри, страстно вздохнул.

— Опять, — пробормотал грузный. Перегнувшись через собственный живот, он подцепил отлетевший в сторону пакет. Отдуваясь, распрямился. — Все-таки вихнутый ты.

Женщина, всхлипывая и захлебываясь, беспомощно ворочалась на песке — прут перебил ей позвоночник. Высокий стоял над нею, наблюдая и впитывая. Затем пнул носком сапога.

— Бутылку не разбей, — сварливо сказал грузный. Высокий ногой перекатил хрипящую женщину лицом вверх.

— Забирай свою бутылку, — ответил он невнятно, его голос взволнованно трепетал. Грузный снова нагнулся, пыхтя, запустил руку за клапаны балахона.

— Грудь, — сообщил он. Покопался. — Ага, вот… Коровища! — почти с обидой воскликнул он, вытаскивая бутылочку. — Заткнуть не могла как следует! — Встряхнул, посмотрел на просвет. — Чуть не половина вытекла… Тьфу! — На ходу забивая пробку поплотнее и от негодования мотая головой, он отошел шагов на семь и сел, в то время как высокий распалялся все более и сам пристанывал при всяком ударе. В заходящемся вое пролетало скомканное: «Родненькие!.. Сестренка…»

— Ну, порезвился, и будет, — громко сказал грузный потом. — Давай доколачивай. Все-таки это, — он неопределенно шевельнул ладонью, — противозаконно.

Высокий, набычась, глянул на него налитыми кровью глазами.