Что там, за дверью?

Себастьян вспомнил, как в прошлом году исчезла его любимая паркеровская ручка. Он сидел вечером за компьютером, работал над клипом, блокнот, как обычно, лежал рядом с мышкой, а ручкой он только что написал несколько слов, чтобы потом переписать в текстовый файл-инструкцию. Положил ручку и несколько секунд спустя взял опять… То есть хотел взять, но ручки на месте не оказалось. Он осмотрел стол, потом (наверно, упала?) обшарил пол под компьютером, полез в карманы, хотя точно знал, что ручки там быть не могло. Он взял карандаш, вспомнив правило: если что-то потерял, не трать время на поиски, найдется само, причем там, где ты и искать не думал.

Ручка не нашлась. Неделю спустя Себастьян купил новую и держал ее теперь в пластиковом «флакончике», прилепленном к боковой поверхности экрана.

— Все эти мелочи, — говорил Форестер, — к которым мы настолько привыкли, что не обращаем внимания… Это проявления Мультиверса в нашем мире. Попросту говоря, множество миров…

— Параллельные миры, — пробормотал Себастьян.

— Что? — переспросил физик. — Ах, это… Нет. Похоже, но не то. Параллельные миры самостоятельны и самодостаточны, попасть в них можно разве что на страницах фантастических романов, а я говорю о физически едином мироздании — Мультиверсе, — состоящем из бесконечного, по идее, множества вселенных. Не параллельных миров, отнюдь! Все миры Мультиверса возникают друг из друга, проникают друг в друга, да, собственно, и не существуют друг без друга. Каждое наше решение, каждый наш сознательный или бессознательный выбор рождает новую вселенную, потому что, если вы выбираете — уволиться с работы или остаться, несмотря на плохие отношения с шефом, — то исполняются на самом деле оба варианта, и если вам кажется, что вы решили уйти, то решение остаться принимает ваш двойник в том мире, который возник, когда вы приняли решение. В современной физике это уже стало общепринятой идеей, как в свое время общепринятой стала идея постоянства скорости света, хотя общество об этом еще не знало, а те, кто знал, считали идею невероятно глупой.

Теперь смотрите, — продолжал Форестер. — Мультиверс гораздо богаче наших прежних о нем представлений. Эверетт писал о ветвлении волновых функций. Гелл-Манн — о том, что ветвятся не только квантовые процессы, но и все, что происходит в мире. Русский физик Менский — о том, что наша свободная воля определяет, в каком из бесконечного множества ветвей Мультиверса мы окажемся в следующее мгновение. А я… В своем докторате я хотел доказать, что ветвление не создает независимых вселенных, все миры связаны друг с другом через горловины — через тот объект или процесс, чье первичное ветвление и создало эти многочисленные вселенные…

— Черт, — пробормотал Форестер, бросив взгляд на отрешенное лицо Памелы и на Себастьяна, внимательно прислушивавшегося к звукам, доносившимся снаружи: ему казалось, будто к дому подъехал грузовик, и оттуда что-то сваливали на землю — то ли бетонные блоки, то ли осадные устройства, чтобы журналисты могли выбить дверь и ворваться на частную территорию, охраняемую законом.

— Черт, — повторил физик, — Себастьян, я вас умоляю… Ваша жена… Но вы-то должны меня выслушать, иначе… Вы хотите увидеть свою дочь?

— Да, — сказал Себастьян. — Но Элен нет, она на наших глазах…

— Я об этом и говорю! — воскликнул Форестер. — Как сказать, чтобы до вас дошло, наконец? Вы, я, ваша жена, Фиона, Элен, президент Буш, губернатор Шварценеггер, индеец чероки, любой человек, любой, понимаете, и любое существо, даже если оно не обладает разумом… Каждый объект Мультиверса многомерен, каждый существует в бесконечном числе вселенных, и только это обстоятельство позволяет Мультиверсу проявлять себя, как единое, пусть и бесконечно сложное образование. Понимаете? Вы, Себастьян, существуете не только здесь, сейчас, в этой комнате, из которой вы так стремитесь выйти, чтобы попасть в лапы журналистов. Вы существуете во множестве миров, которые когда-то по вашей же воле и выбору ответвились от нашего. Вы существуете — вы, а не ваш двойник! — и в этом мире, и в том, где вчера утром решили не пойти на работу, а в нашем пошли, и в том мире, где в прошлом году вы с Памелой поехали отдыхать на Майорку, а в нашем мире решили не ехать и остались дома… Эти многочисленные Себастьяны — вы, все они в вас. Не как потенциальные возможности — то, что могло произойти, но не случилось, потому что вы выбрали иной путь. Они существуют на самом деле, все они — это вы, они в вас, не психологически, а физически, реально, вы их — себя! — ощущаете, не осознавая этого, но все они участвуют в принятии решений, и — вот что главное, Себастьян! — время в разных мирах может течь по-разному, и если здесь вам… сколько?

— Тридцать два, — пробормотал Себастьян, честно пытаясь понять то, о чем толковал Форестер, но понимая только, что ничто из сказанного не задерживается в сознании, не то время выбрал физик для объяснений, действовать нужно, а не разговаривать…

— Тридцать два, — повторил Форестер. — А в другом мире вам может быть уже семьдесят. В третьем — девятнадцать, и не потому, что время там идет вспять, а потому, что развилка произошла, когда вам было, скажем, семь лет, здесь прошла четверть века, а там — только двенадцать лет… И все это вы, единое существо, единая суть. Понимаете?

— Да, — неожиданно для самого себя сказал Себастьян. Может, он действительно все понял, не осознав этого. Вопрос возник, как ему показалось, сам по себе, и он спросил, не потратив ни секунды на раздумья: — Но Годзилла не мог быть Элен ни в каком возрасте! О чем вы говорите, Дин? Это существо…

— Элен, — кивнул Форестер. — Тоже Элен, уверяю вас. Иначе просто не может быть.

— Но…

— Погодите, послушайте! Вы не знаете, какое решение могла принять девочка… Какой выбор. Остаться с вами или уйти в придуманный мир… Вы купили ей эту игрушку. Когда?

— В прошлом году, — сказал Себастьян. — Плюшевый Годзилла, он ей так нравился, но зимой из него посыпались опилки, пришлось выбросить, Элен сама положила игрушку в мешок и отнесла в мусорный бак. Не хотите же вы сказать…

— Хочу, — твердо сказал Форестер. — Когда-то Элен серьезно думала (у детей это всегда серьезно, да что я вам говорю, вы это лучше меня знаете!): остаться ей с вами или уйти в тот мир, где живет настоящий Годзилла, который ее любит, или самой превратиться в Годзиллу, стать сильной, как он, умной, как он…

— Но это невозможно!

— Возможно. Это — выбор. С физической точки зрения не имеет никакого значения — выбираете вы между чаем и кофе или между возможностью вырасти обычным человеком или монстром с шестью лапами. Все варианты осуществляются, различны только величины вероятностей. Скажем, миры, в одном из которых вы выбираете чашку кофе, а в другом — стакан чаю, осуществляются с равными вероятностями — пятьдесят на пятьдесят. Миры же, в одном из которых вы продолжаете свою жизнь человека, а в другом становитесь Годзиллой, имеют разные вероятности образоваться: не могу сейчас сказать точно, но шансы, понятно, очень отличаются. С вероятностью ноль целых и девять тысяч девятьсот девяносто девять десятитысячных возникает мир, в котором вы — тот же человек, каким были, но с вероятностью одна десятитысячная рождается мир, где вы — Годзилла, такой, каким вы себя вообразили. Понимаете?

— Нет, — сказал Себастьян. — Как может возникнуть такой мир?

— А как может возникнуть целый мир, в котором вы всего лишь выпили чай вместо того, чтобы напиться кофе? Нет принципиальной разницы, и даже вероятности для вас лично значения не имеют — пусть с ничтожной вероятностью, но такой мир отщепляется от нашего и, значит, существует реально, и вы, будучи Годзиллой, являетесь его частью, вы его ощущате — не осознавая этого, но порой видите во сне, потому что информация в ваш мозг все равно поступает…

— Элен часто снились сны, в которых она была Годзиллой, — вспомнил Себастьян. — Она пугалась, иногда плакала…

— Вот видите! — воскликнул Форестер. — Сны высвобождают физические связи между мирами Мультиверса.