Колесо Фортуны

- Так вот и я им говорю - поелику он есть дворянин, то всякое такое... - Язык все хуже повиновался Перфильеву, но он никак не мог остановиться. Все, что он принужден был затаивать и скрывать, теперь выливалось, рвалось из него. - А хочешь, я тебе государственную тайну открою?

- Государственные тайны открывать не полагается.

- Так это ж тебе! Ты ж блаародный человек... Только это совсем-совсем т-с-с-с!.. Государь император жилаит...

Чего желает государь император, осталось неизвестно, так как Перфильев вдруг положил голову в миску с остатками квашеной капусты, повозил щекой по капусте, устраиваясь поудобнее и затих.

- Степан! - окликнул Григорий. - Перфиш, ты что?

Перфильев ответил ему только нежным посвистом своих открытых небу "сопелок". Григорий потряс его за плечо, он остался нем и недвижим.

- Эй, кто там! - крикнул Григорий.

В столовую вошла Домна Игнатьевна.

- Неуж еще мало? - сердито спросила она.

- Нет, слава богу, окосел наконец. Растолкай, мамушка, Трофима, пускай сей же миг запрягает в коляску Гнедого, а пристяжной Дочку...

- Да куда тебе такому ехать? Ты же сам пьянехонек, как дьячок на пасху.

- В сам деле? Это не годится. Этого мне никак нельзя... Трофима растолкай, а мне давай лохань да ведро воды. И сорочку чистую...

Облившись не одним, а тремя ведрами, освеженный и переодетый, Григорий вернулся вместе с Домной в столовую. Мертвецки пьяный Перфильев безмятежно спал.

- Теперь он, должно, не скоро очухается. Только ежели очухается, из дому его не выпускай.

- Так разве я, старуха, с ним совладаю? Не вязать же его...

- Можно и связать - не велика цаца. Впротчем...

Орлов прикинул - в случае удачи здесь ему вряд ли жить дальше, при незадаче - не жить тем более: дадут казенную квартиру, с решеткой... Стало быть, и Кнутсенов секрет ему больше не занадобится.

Он повернул панельные розетки, открыл потайную дверь.

- Возьми свечу, мамушка.

- Григорей! - ужаснулась Домна Игнатьевна. - Ты что затеял? Не бери греха на душу, не душегубствуй!

- Да что ты, мамушка, и в мыслях того не имею.

Присвети-ка мне.

Григорий, как куль, взвалил Перфильева на плечо и отнес его в кнутсенов тайник.

- Поставь ему тут питье какое, воды или лучше квасу...

Задвинув кованый наружный засов на железной двери, он вернулся с Домной в столовую и закрыл потайной ход.

- Ежели зачнет кричать или стучать - открывать не моги. Помни, мамушка: выпустишь его - это ты смерть мою выпустишь!

Домна Игнатьевна исподлобья глянула на него и ничего не ответила.

Коляска прогремела по булыге у деревянного Зимнего дворца, свернула на набережную и по Синему мосту выехала на Вознесенскую першпективу. Истомленные бессонной ночью караульные у слобод Измайловского полка, зевая, проводили взглядами коляску. Миновав слободы, кучер хлестнул лошадей и пустил их вскачь.

2

Григорий подоспел вовремя. Верстах в четырех за Таракановкой возвращавшаяся из Петергофа карета увязла в песке. Песчаная полоса дороги и всего-то была длиной в несколько сажен, но лошади без отдыха пробежали за ночь почти шестьдесят верст и выбились из сил. Алексей Орлов спрыгнул с козел, стоявшие на запятках Бибиков и Шкурин спрыгнули тоже, кучер нещадно хлестал кнутом взмыленных лошадей, те не в лад дергались в постромках, но сдвинуть карету с места не могли.

Григорий выскочил из коляски, распахнул дверцу кареты.

- Ваше величество, видно, лучше вам пересесть.

Коляска моя не больно презентабельна, зато лошади посвежее, эти вовсе ухайдокались, им теперь не дотянуть...

Екатерина пересела в коляску, Григорий вскочил на подножку, ткнул кулаком в спину Трофима:

- Гони что есть мочи!

Лошади поскакали. Екатерина была бледна и - не улыбалась. Григорий впервые увидел ее такой сжавшейся - она боялась. Он склонился к ней:

- Не извольте тревожиться, ваше величество! Все будет хорошо, помянете мое слово!

Екатерина вскинула на него взгляд и попыталась улыбнуться в ответ, но губы ее только дрогнули в жалкой, растерянной гримасе.

От галопа лошади быстро пристали, перешли на рысь, а не доезжая до Измайловских слобод и вовсе поплелись шагом. Колесница славы, мчавшая ее к триумфу, снова превратилась в дрянную коляску. Еще немного, и торжественный спектакль мог провалиться. Григорий соскочил с подножки, крикнул кучеру, чтобы ехал за ним на полковой плац, и побежал вперед.

В полку уже увидели приближающуюся коляску, бегущего Орлова. Часовой опустил подъемный мост, из канцелярии вышли офицеры, барабаны рассыпали дробь тревоги, начали сбегаться солдаты.

Орлов увидел, что впереди все свои - Ласунский, братья Рославлевы, князь Голицын, Похвиснев...

- Измайловцы! - закричал Орлов, - К вам едет наша самодержица Екатерина Алексеевна. Ура матушкегосударыне!

- Ура! - закричали солдаты и беспорядочной толпой бросились навстречу коляске, преградили ей путь.

Екатерина испуганно поднялась, лицо ее побелело, потом сделалось в красных пятнах. Но тут же она увидела, что приближаются к ней не угрожающие, а радостные лица, и мгновенно преобразилась - величаво выпрямилась, на лице ее воссияла растроганная и милостивая улыбка. Она вышла из коляски и, посылая направо и налево улыбки в ответ на восторженные клики, направилась к центру плаца. Навтречу ей уже шел в полном облачении и с крестом в руке полковой священник отец Алексей. Не успел он благословить "благоверную императрицу и самодержицу", как подоспел командир полка гетман малороссийский и фельдмаршал российский граф Разумовский. Спешившись, граф Кирила преклонил колено и облобызал ручку государыни.

Таким образом, уже с первых шагов стало очевидным трогательное единение новой монархини, духовенства, генералитета и рядовых гвардейцев, каковое единение было тут же закреплено присягой, принятой под открытым небом, не сходя с места. Далее надлежало идти за Фонтанку к слободам Семеновского полка, но семеновцы, прослышав о происшедшем, уже сами бежали к измайловцам. Екатерина снова села в коляску, ее окружили Разумовский, Григорий Орлов, подоспевшие Алексей Орлов и Бибиков, офицеры-измайловцы. Процессия, которую возглавлял отец Алексей с крестом в руках, а завершали шеренги измайловцев и семеновцев, по Большой Садовой направилась к Невской першпективе. Привлеченные шумом, высыпали из домов санкт-петербургские обыватели, глазели на необычайное зрелище, дивились происходящему.