На белой полосе

- Кстати, дружище, что такого натворил Альмер с этой девчонкой, что ты вышел из себя и выгнал его из дома?

Брюс почувствовал во рту привкус пыльного кирпича.

- Ты бы лучше поинтересовался у него самого. Вероятно, он удовлетворит твою любознательность. Мы с ним больше не видимся, - сдержанно проговорил он. - Но разберемся с этим сами.

Челнок внутрирайонной линии устремился в темноту, неуверенно цепляясь за нитку рельсов.

Энид закрыла глаза и пожалела, что не проглотила антивом перед тем, как отправиться в путь. Она относилась к плохим путешественникам.

- Тебе бы следовало позаботиться, - сказал ей муж.

- Я не подумала, Брюс. Помолчав, Эйнсон спросил:

- О чем вы разговаривали с Михали, пока я ходил за шалью?

- Я не помню. О ерунде какой-то. Почему ты спрашиваешь?

- Сколько раз вы виделись, пока я был в полете? Она вздохнула. Шум проносящегося ветра торопливым

потоком потопил этот негромкий звук.

- Ты всегда меня об этом спрашиваешь, Брюс, после каждого путешествия. Перестань ревновать, или ты действительно подкинешь мне эту идею. Михали очень милый, но для меня он ничего не значит.

Перемещаясь над пригородным Лондоном, челнок доставил их на большой закругленный выступ Внешнего Кольца. Их часть недавно отстроенного терминала была заполнена народом, так что они хранили молчание, пробираясь к экспрессу, который доставил бы их домой. Но в монобусе молчание для обоих стало тягостным. Каждый чувствовал себя неуютно от молчания другого, боясь неизвестных мыслей.

Энид заговорила первая:

- Я очень рада, что наконец-то и ты добился успеха, Брюс. Нам нужно устроить вечеринку. Я ужасно горжусь тобой, ты знаешь!

Он погладил ее по руке и примирительно улыбнулся, как мы улыбаемся, прощая ребенка.

- Боюсь, что времени для вечеринки не будет. Теперь начнется настоящая работа. Мне надо будет целыми днями находиться в зоопарке, консультируя команды исследователей. Едва ли они справятся без меня.

Она смотрела перед собой. В действительности она не была разочарована, ей следовало ожидать такого ответа. И даже теперь, вместо того чтобы демонстрировать гнев, она пыталась говорить с ним приветливым тоном, задавая один из своих глупых «научных вопросов»:

- Мне кажется, что ты очень надеешься на то, что эти существа заговорят с нами?

- Похоже, что правительство куда как в меньшем восторге, чем я рассчитывал. Конечно, я понимаю, эта гнусная война… В конце концов, могут возникать вопросы более важные, чем языковый фактор.

Она уловила какую-то неясность в его словах, что бывало, когда он в чем-нибудь сомневался.

- Какие еще вопросы?

Он уставился в мелькающую за окном темноту.

- ВЗП раненый показал очень высокую сопротивляемость смерти. Когда его анатомировали на «Мариестоупсе», тело разрезали уже практически на кусочки, прежде чем он умер. У них громадная сопротивляемость боли. Они ее не чувствуют. Они… не чувствуют боли! Подумай! Все это есть в репортажах, похоронено в таблицах, записано технически. Я уже теряю терпение. Но когда-нибудь кто-нибудь да обратит внимание на важность этих фактов.

И опять она почувствовала, что на его губы лег камень молчания, когда он уставился в окно, глядя сквозь нее.

- Ты видел, как резали это существо?

- Да, разумеется.

Она подумала о вещах, которые люди совершали с такой очевидной легкостью.

- Ты можешь себе представить? - продолжал Эйнсон. - Никогда не чувствовать никакой боли, - ни физической, ни душевной.

Они опускались на уровень местного движения. Его меланхолический взгляд остановился на темноте, скрывавшей их дом.

- Какое преимущество для человечества! - воскликнул он.

После ухода Эйнсона и его супруги сэр Михали Пацтор еще долго стоял на том же месте, с пустой, которая вдруг неожиданно заполнилась идеями, головой. Он стал ходить взад-вперед, как маятник, под внимательным взором двух чужеземцев за стеклом. Этот взгляд вскоре остановил его. Он сел на корточки, балансируя и плавно покачиваясь, и стал рассматривать их, скрестив руки на груди, а потом обратился к ним с речью:

- Дорогие мои питомцы, я понимаю все проблемы, хотя не наблюдал вас раньше, я действительно понимаю, несмотря на такой короткий срок. Более того, я понимаю, что до сегодняшнего момента вы сталкивались лишь с весьма ограниченным типом человеческого сознания. Я знаю космонавтов, мои пузатые друзья. Я сам был космонавтом и знаю, как длинные световые годы завораживают и формируют несгибаемый ум. Вы столкнулись с людьми жесткими, не способными на чувства, с людьми, не обладающими даром сопереживания, не готовыми запросто прощать и понимать, потому что они не обладают понятием о разнообразии человеческих характеров, с людьми, которые, будучи не способны заглянуть в себя, не могут проникнуть в душу других.

Короче говоря, мои дорогие говнотопы, если вы цивилизованны, то вам предстоит противостоять совершенно цивилизованным людям. Если вы больше, чем животные, то в этом случае пройдет не так много времени, прежде чем мы начнем понимать друг друга. И затем настанет время, когда между нами начнут возникать слова.

Один из ВЗП выпустил свои конечности, поднялся и подошел к стеклу. Сэр Михали Пацтор принял это как предзнаменование.

Обойдя сзади ограждение, он вошел в переднюю маленькую комнату клетки. Нажав кнопку, привел в движение пол, на котором стоял, и пол продвинулся вперед, в клетку, перемещая перед собой низкий барьер, что придавало директору вид заключенного, занимающего в зале суда скамью подсудимых. Механизм остановился. Теперь Пацтор оказался тет-а-тет с ВЗП, хотя кнопка, на которой лежала его правая рука, гарантировала ему безопасность.

ВЗП издали тонкий свист и прижались друг к другу. От них исходил запах, хотя и не такой противный, как можно было ожидать, но все же очень мешавший. Михали наморщил нос.

- С нашей точки зрения, - сказал он, - цивилизация измеряется расстоянием, на которое человек отдаляет свои испражнения.

Один из ВЗП вытянул конечности и почесался.

- У нас на Земле нет цивилизации, которая не опиралась бы на письменность. Даже аборигены изображают свои надежды на скалах. А у вас есть страхи и надежды?

Конечность убралась на место, оставив лишь ладонь, походившую на татуировку на теле.

- Невозможно представить какое-либо существо крупнее блохи без своих страхов и надежд или некоего их эквивалента, основанного на болевых ощущениях. Они проводят нас через жизнь, дают нам знания о внешнем мире. Если я понял отчет о вскрытии одного из ваших друзей правильно, вы не испытываете боли. Должно быть, это совершенно видоизменяет ваше представление о мире.

Тут появилось одно из ящероподобных существ. Оно торопливо пробежало по спине своего хозяина и прижало блестящий нос к складке его кожи. Потом замерло и стало почти незаметным.

- Хотя что такое внешний мир? Так как мы познаем его только через наши чувства, мы никогда не сможем узнать его таким, каким он есть на самом деле, не разбавленный; а то, что мы знаем, - это внешний мир плюс чувства. Что такое улица? Для маленького мальчика - это мир, полный тайн. Для военного стратега - это серия защищенных и незащищенных позиций. Для влюбленного - храм, где живет его возлюбленная, а для проститутки - рабочее место. Для городского историка улица - серия водяных знаков во времени, для архитектора - договор, подписанный между искусством и необходимостью, для художника - приключения в перспективе и в цвете, для путешественника - место, где можно найти стакан вина и теплую постель, а старик-горожанин воспринимает ее как памятник своим прежним глупостям, надеждам и подвигам. Для автомобилиста…

Смогут ли наши с вами внутренние миры найти общий язык, мои загадочные сфинксы, или же им суждено разойтись, как в море кораблям? Не сможем ли мы найти ключи друг к другу еще до того, как научимся выражать свои насущные желания? Или же вы придерживаетесь, как и главный исследователь, обратной точки зрения: прежде чем начать говорить, мы должны увидеть хотя бы вашу внешнюю окружающую среду?