Форпост "Надежда" (сборник)

Причудлива, сложена из крупных мазков картина, действительность видоизменена; но так ее увидел однажды большой художник, и вечер этот под синим неземным небом, под звездами-пятнами, остался на холсте навсегда.

— Но ведь это… — неуверенно начал кто-то в зале.

— Ван Гог! — очень громко, как будто он сделал неожиданное и важное открытие, сказал Мишель Салоп.

В полумраке зала люди задвигались и зашумели. С экрана не сходило изображение знаменитой картины Винсента Ван Гога, когда-то написанной во французском городе Арле. Потом свет померк, и тут же появилось изображение другой картины.

Стол с письмом, книгой, подсвечником, трубкой и тарелкой с луком.

С третьей картиной — за зеленым столом с двумя желтыми книгами, подперев щеку рукой, сидела женщина с усталым, скорбным и добрым лицом — в зале зазвучала музыка.

Нежная музыка, казавшаяся невесомой, прозрачной, воздушной…

— Моцарт, — недоуменно сказал кто-то в темноте.

— А картины Ван Гога из музея в Оттерло, — неожиданно резко сказал Рене ван дер Киркхоф. — Что мы смотрим?

Новая картина: крупные, даже кажущиеся грубыми мазки, из которых складывается странное небо, дерево, разделившее небо на две половины, похоже, что в каждой свое собственное солнце, дорога, две фигуры на переднем плане и повозка-одноколка вдали.

— Оттерло, — недоуменно повторил голландец, и изображение сменилось.

Лампа под потолком едва освещает каморку, в которой сидят за столом пять человек; женщина слева застыла, чуть наклонив над чашкой чайник… Потом на экране появилась пожилая женщина с метлой, в деревянных башмаках, отбрасывающая черную тень на желто-зеленую стену… Нежная, трепещущая мелодия не обрывалась; казалось, что она растворяет стены темного зала, открывает глазам и сердцу что-то такое, чего не видишь повседневно, обычно…

Еще одна картина. Коричневые тона — здание и над ним крылья мельницы.

— Мулен де ля Галетт, — растерянно прокомментировал Салоп. Монмартр…

— Что это? И… почему? — резко спросил кто-то невидимый в темноте, и в этот же момент изображение погасло, и музыка оборвалась.

Еще несколько минут все как зачарованные продолжали смотреть на пустой экран. Потом в зале зажегся свет, и в первом ряду поднялся Председатель экстренной международной научной Комиссии.

— К сожалению, пока можно было посмотреть только вот это. ЭВМ продолжает трансформировать информацию в звуковой и изобразительный ряд, все это мы будем смотреть кусками.

В зале теперь снова была напряженная, наэлектризованная тишина. Академик Донкин помолчал, оглядывая собравшихся в зале — три десятка человек, первыми узнавших, что принес из космоса ярко-желтый шар. Кашлянул, чуть отпустил узел галстука, безукоризненного, как всегда.

— Думаю, нет необходимости говорить о том, что я поражен не меньше любого из вас, — произнес академик с каким-то видимым усилием. Объяснений тому, что происходит, у меня нет.

Он помолчал.

— Но могу объяснить… не все из собравшихся это знают, только члены Комиссии и те, что непосредственно работают с ЭВМ… могу объяснить найденный наконец принцип зашифровки информации и ход расшифровки.

Он еще немного отпустил узел галстука, потом машинально вдруг сделал такое движение, словно собирался сорвать его с шеи, но рука тут же отдернулась. И тогда Кирилл понял, какая безмерная усталость, должно быть, давит сейчас на плечи этого человека, которого он всегда знал одним и тем же — ровным, спокойным, готовым работать, если надо, в любое время суток и вроде бы просто не умеющим уставать.

Итак… Информация, принесенная из Вселенной и расшифрованная электронным мозгом, содержит изображение картин Ван Гога и запись музыки Моцарта… Но как это могло случиться? Почему? Может быть, ошибся непогрешимый электронный мозг? Но только почему его ошибка привела именно к такому невозможному, невероятному результату?..

В погруженном во мрак зале снова была напряженная, звенящая тишина. Около семи часов три десятка людей, первыми на Земле узнавших содержание Посылки, провели в нервном, нетерпеливом ожидании. Неожиданность оказалась непомерной, ошеломляющей. И вот сейчас… Что дальше?

Тишину разорвал аккорд, особенно резко прозвучавший в темноте. Аккорд был похож на удар: мощный многоголосый звук струнной группы, на фоне которого, как бы в тени, прозвучали голоса нескольких духовых инструментов.

Короткая пауза, слушателям как бы давалась возможность прийти в себя после неожиданного первого удара. Затем один за другим зазвучали другие аккорды, казалось бы, поначалу нестройные, даже какие-то неустойчивые, но словно бы окружающие исподволь проявляющуюся первую отчетливую музыкальную фразу. Ведущая тема крепла, обретала силу, стремилась к определенности, законченности.

Несколько минут спустя эта законченная музыкальная тема мощно повторилась; казалось, теперь в ней принимали участие все инструменты невидимого оркестра, звуки заполнили зал, отражаясь от стен, потолка, они были настолько густыми, плотными, что их хотелось потрогать в темноте руками, положить на ладони…

В ведущую тему вступила еще одна мелодия, словно бы соперничающая с первой, но соперничество было неравным, вторая тема проявлялась лишь в коротких выступлениях гобоя и флейты, и противостоял им весь мощный оркестр…

И вспыхнул свет на экране.

Узкая извилистая дорога с двумя колеями уходила в глубь леса. Деревья справа и слева уже пожелтели, ветер нагнул самое высокое дерево вправо; облака постепенно наливались синевой, сулящей холодный осенний дождь, но двое путников в старинных голландских одеждах не спешили и о чем-то спокойно беседовали с пожилой женщиной, выглядывающей из калитки уютного дома под деревьями. Уютом, покоем веяло от картины, и была вместе с тем в ней какая-то сила — та самая, какую всегда чувствует человек в природе, в земле, в воде, в деревьях, в облаках — неистребимая сила вечной и несгибаемой жизни.

Мощно ударили все инструменты невидимого оркестра, ведущая тема снова густо заполнила зал, и в ней — рядом с картиной на экране особенно отчетливо — тоже звучала та же великая сила праздника жизни, перед которой отступает все, что только встает на ее пути — горе, несчастье, даже сама смерть.