Шестой океан

Вскоре Нелли поставила на стол тарелку с горячей подрумяненной картошкой, поверх которой лежал поджаренный бараний бок. Чудесный обед! Не частый гость в доме Рендолов такой праздник. Но откуда все это появилось?

Когда все сели за стол, Нелли даже поставила бутылку шотландского виски. Это было уже сверх всяких ожиданий. Вилли удивленно посмотрел на жену. Она поняла его взгляд и спокойно сказала:

— Ну что ты смотришь на меня, Вилли? Нам очень повезло. Вчера не было ни цента, а сегодня, видишь, целое состояние. Я получила, — пояснила она, — наследство давно забытого и недавно умершего дяди. Десять тысяч долларов, Вилли!

— Что ты говоришь?! — Он встал, обнял Нелли и поцеловал ее в щеку.

Нелли от ласки мужа вспыхнула и крепко-крепко прижалась к нему. Он стоял с ней, высокий, плечистый. У него был красивый, высокий лоб, но он почему-то все время его морщил, будто обдумывал что-то серьезное и важное.

«Неужели ничего не замечает? — удивленно думала тем временем Нелли. — О боже, значит, все сделано так удачно и ловко?! Как далеко шагнула медицина… Пусть же Вилли никогда не узнает о моем поступке».

— Знаешь, Вилли, — горячо прошептала Нелли, отводя в сторону взгляд, этот дом уже наш, мебель наша собственная, автомобиль тоже наш. За все я уже заплатила в кассу сенатора Уолтера. Возможно, ты, Вилли, сделал бы иначе. Но знаешь, мне уже надоело наше бродяжничество по Штатам. Хочется хоть немного пожить спокойно, по-человечески.

— Милая моя Нелли! Хорошо, конечно, что ты заботишься о детях, о их будущем. Я так ценю твои хлопоты, Нелли, — расчувствовался Вилли и поцеловал жену в горячий, чуточку вспотевший лоб.

Время за разговором летит быстрее, чем обычно. Не успели супруги Рендолы наговориться, как солнце закатилось и за окнами начали сгущаться сиреневые сумерки. Вилли вышел на веранду, долго любовался вечерней зарей, прислушиваясь к замирающим звукам трудового дня.

Сейчас все вокруг для него приобрело новое значение. Он видел над головой проплывающие тучки — и считал их своими, ибо они плыли над его собственным домом; он слышал щебетание птичек в саду и, как никогда, радовался, ибо они щебетали в его собственном саду; он вдыхал аромат трав и цветов, и еще сильнее в эти минуты хотелось ему жить, бороться и творить, ибо наконец эти травы и цветы выросли и расцвели на его собственном клочке земли, который он так долго искал по Штатам…

Глава восьмая

С некоторых пор Астрономический институт жил какой-то нервозной, ненормальной жизнью. Приказы на доске объявлений, подписанные директором, часто своей суровостью вызывали немало кривотолков. Заседания Совета института проходили всегда бурно и горячо. Директор Павел Андреевич Мельник, что называется, рубил с плеча. Как решил сам, так тому и быть. Избави бог, если кто слово скажет против! Тогда Мельник мог обвинить его во всех земных прегрешениях.

Работники института хорошо знали это. Но одни молчали, соглашаясь с его соображениями, другие сдержанно осуждали по углам. Только Иван Иванович Денисов, его заместитель, ничего не прощал Мельнику. Они часто спорили и даже ругались. В таких спорах симпатии работников института были, конечно, на стороне Ивана Ивановича.

Особенно много недоразумений у них было по чисто служебным делам. Мельник очень дорожил своим авторитетом. Стоит кому-нибудь подправить его в чем-то, он — на дыбы. «Какое право имеете, — кричит, — я директор института, не вам меня учить!»

Недавно, во время защиты диссертации молодым ученым Куликом, Денисов резко выступил, сказал, что диссертация ничего не дает науке, повторяет старые теории. Научным руководителем у Кулика был Мельник. Такое выступление Ивана Ивановича, фактически отвергшего диссертацию как научную работу, не могло, понятно, не задеть его самолюбия. Ведь Денисов открыто выступил и против него как ученого. Это было уже слишком! Мельник приложил все усилия, чтобы спасти работу Кулика. Более трех часов говорил он с трибуны. Доказывал, убеждал, одним словом, старался уверить всех, что черное — это белое.

Некоторые поняли его: ходили слухи, что Кулик доводится Мельнику родственником по линии жены. Но работа в самом деле была такая слабая, бездоказательная, что на совете мало нашлось ее сторонников. Кулик провалился…

Мельник после этого стал неузнаваем. Обычно порывистый, энергичный, он замкнулся, смотрел на людей тяжелым, усталым взглядом.

Спустя несколько дней он вызвал к себе Денисова. Кабинет его был явно перенаселен мебелью. Мельник любил комфорт и не жалел ни денег, ни усилий, чтобы создавать его для себя.

Поднявшись из-за стола, он поздоровался с ученым и пригласил присаживаться в кресло напротив. Денисов понял: предстоит неприятный разговор, и внутренне к нему подготовился.

Мельник — полнотелый мужчина лет сорока пяти. Если б не двойной подбородок, его лицо можно было бы счесть не только симпатичным, но и привлекательным. Характер неустойчивый: часто хорошее настроение сменяется вспышками гнева.

Переложив на столе бумаги, Мельник пригладил вьющиеся реденькие волосы и как бы между прочим сказал:

— Вы путаетесь под ногами, уважаемый Иван Иванович.

Денисов резко повернулся к директору.

— Если вы вызвали меня, чтобы эдак со мной говорить, — сказал с достоинством он, — я немедленно покину кабинет.

— Вы начинаете меня поучать? — Директор поднялся со стула. — Не претендуете ли вы на это высокое место? Вам завидно! Вам всего мало! Вы бессовестно и дерзко подрываете мой авторитет…

Денисов смотрел на директора и никак не мог понять, что это за человек, как с ним разговаривать, как держать себя. Смотрите-ка, он может очернить, оскорбить, а ты — молчи. Нет, не бывать этому! Денисов не выдержал.

— Хватит вам со своим авторитетом носиться, как с писаной торбой. — Из-за стекол его пенсне недобрым огоньком сверкнули глаза. Авторитет у вас дутый! Вы — мелочный человек. И знайте, я никогда не буду подпевалой плохим песням…

— Или — вы, или — я! — закричал Мельник, распахивая полы пиджака и засовывая руки в карманы. — Так работать нельзя. Я попрошу Ученый Совет Академии, а там все мои друзья, и клянусь — вам не сдобровать.

Денисов тоже встал. Продолжать разговор не имело смысла. Мельник был на грани белого каления.

— Угрожаете? Я знаю, вы способны на все… Так, значит, разговор переносится?

Мельник вдруг оттаял и, шагнув к Денисову, сказал:

— Я могу помочь вам, Иван Иванович… А так, видите, себе и мне нервы портите. Разойдемся мирно…

Денисов даже губу прикусил от возмущения.

— Вы забываетесь, коллега! — зло бросил он и, не прощаясь, вышел. Сильно и неприятно грохнули двери.

Мельник вздрогнул. Упрямец! Голыми руками его не трогай. Ну, все равно допрыгается, быть этого не может!

И он долго еще ходил по кабинету, взбешенный незаконченным разговором.

Поднявшись на лифте на пятый этаж, Иван Иванович подошел к двери своей квартиры, позвонил. Открыла жена. Она была в черном вечернем платье.

— Где это ты пропадаешь? За работой света белого не видишь, — упрекнула она.

— А что случилось?

— У Надежды Николаевны день рождения. Быстрей собирайся.

— Сколько же ей стукнуло?

— Двадцать пять.

— Повезло девушке: в такие годы — кандидат наук! — проговорил Денисов и, бросив в кабинете папку с бумагами, пошел одеваться.

Надежда Николаевна Хлебникова жила с матерью в том же доме, что и Денисовы, только в другом подъезде.

Когда Иван Иванович с женой переступили порог, к ним сразу подбежала стройная девушка в шелковом цветастом платье.

— А-а, именинница, — ласково протянул Денисов. — Смотри ты, как высоко вознеслась — на двадцать пятую ступеньку! Ну, дай же я тебя поцелую за это…

Надежда Николаевна помогла Денисову снять макинтош, проводила его с женой в зал. Здесь уже стояли накрытые столы. На диванах сидела, а возле окон стояла группками молодежь. Иван Иванович сразу заметил франтоватого молодого человека в смокинге с галстуком-бабочкой. Он что-то рассказывал и громко смеялся. До слуха Ивана Ивановича долетело: