Планета отложенной смерти (сборник)

— Ноги на ширину плеч! — сказал Фей. — Подними руки. Первое упражнение.

Фей не рассчитал все-таки.

Это очень приятно, когда узнаешь, что враг твой, уже убедивший тебя в безошибочности своих действий, в своей непобедимости, а стало быть, в полной безнадежности твоих попыток выступить против него — когда этот враг вдруг ошибается.

Он думал, я буду слишком слаб в первые минуты своего ведмежачьего бытия, думал, я растеряюсь, думал, наверное, что не хватит у меня сил преодолеть рефлекс послушания… Впрочем, не знаю, что он там думал. Он надеялся справиться со мной и не рассчитал свои силы. Как только я смог подняться с загаженного мокрого пола, как только мышцы мои окрепли достаточно, чтобы подчиняться приказам мозга, я, раздираемый вот уж поистине нечеловеческой яростью, бросился на Фея и убил его, легко отстранившись от его неточно нацеленных ударов.

Да, я был голоден, когда выскочил из домика, голоден и слаб бесконечно, одна только ярость меня питала (я боюсь, ты не понимаешь, что я имею в виду под яростью). Я огляделся: тот человек около дома, там, где я его оставил, уже не лежал. Ни следа от него. Откуда здесь было Копернику взяться? Спектакль, он сам говорил.

Я встал на задние лапы и зарычал, и голос мой был неожиданно, необыкновенно звучен и страшен — страшен даже для меня самого. Может быть, потому, что я хорошо знаком с ведмежачьими криками.

Они откликнулись и со всех сторон потянулись ко мне — бовицефалы всех мастей и статей. Они выходили ко мне из домика, из железной травы, из корневищ, они слезали ко мне с деревьев. Были среди них корневищные (этих набралось больше всего), пещерные, дупляные, были гладкие и пятнистые — в основном не крупные, а иногда и совсем мелкие — в давние проборные времена мы называли таких комнатными и любили за беззаветную, нерассуждающую отвагу. Попадались совсем уж редкие уроды, я на Галлине прежде их не встречал. Все они радостно бежали на мой призыв, и я тебя уверяю, любовь моя, есть у нас, ведмедей, чувство, похожее на чувство близости у влюбленных со стажем, чем-то напоминающее телепатию, а для себя я называю это одночувствием — сильное желание чего-то, я не смог бы словами выразить, чего именно, я предвкушал близкое его исполнение; и то же самое предвкушение — я был уверен тогда — испытывали все бовицефалы, идущие на мой голос. Они ждали меня, они обо мне мечтали, и вот я пришел.

Ты не представляешь себе, что это такое.

Человеком я был никто — ну, куафер, а значит, немножко изгой. Хорошо, не совсем простой куафер, со способностями, с особенным каким-то характером, хотя убей меня, понять не могу, что в моем характере такого было особенного. Здесь же я стал тем, которого ждали. «Вот придет Хлодомир» — понимаешь меня? Счастье пополам с яростью, ощущение собственной необходимости, нестерпимая тяга бежать и вести.

Я опустился на все лапы и, вскинув голову, пошел прочь — в тот момент я и сам точно не знал куда. Потом понял — в город. Я вспомнил ребят, что провожали меня в полицейском броневичке, вспомнил иисусика и имя его вспомнил — Маркус, вспомнил, как он говорил — нам нужна ваша помощь. И сотни, может быть, тысячи таких же, как я, метаморфозных бовицефалов, послушно шли за мной следом. Я знаю, их вела моя ярость.

Боже мой. Боже мой, Боже мой, Боже мой.

Мы пожирали все на своем пути. Я узнал, как чудесен вкус листьев, какие гастрономические богатства таятся в корневищных узлах, вылезающих из-под земли наподобие сплетенных змеиных клубков, где, кстати, настоящие мои сородичи по ночам обитают (я — корневищный бовицефал). Взлетела вспугнутая птица — искусная помесь воробья с фаэтоном, которая во время пробора много хлопот принесла нашим орнитологам, расплодившись не вовремя. Я инстинктивно махнул лапой и ощутил настоящий восторг, сбив ее на землю. Удар, видно, переломил ей шею, она слабо трепыхнулась и замерла. Не замедлив бега, я поддел ее когтем и отправил в рот — вернее, это сделал ведмедь. Я же пока с ужасом и радостью наблюдал за собой изнутри. Мои лапы автоматически подбирали с земли, с деревьев, из воздуха все съедобное — я инстинктивно его угадывал. Где-то в стороне остался «Бисектор», я вспомнил о нем тоже, на секунду всего представил, как взбираюсь в него (это в теперешнем-то обличье!), как взлетаю, как приземляюсь там, где сволочи убили моего друга, — и внутренне усмехнулся. Потому что внешне бовицефалы, как вы знаете, усмехаться не могут — слишком твердые губы.

Постепенно, очень медленно освобождаясь от голода, набираясь сил, мы ускоряли темп хода и через несколько часов уже просто мчались. Рядом со мной бежал черный ведмедь. По тому, как ужасающе он топал, я узнал в нем Мурурову. О, Мурурова был красивый бовицефал! Он был благородный бовицефал, он был из бовицефалов бовицефал.

Запах города становился сильнее, вот он превратился в вонь, она толкала нас назад, в родную и бесконечно чуждую галлинскую чащу, но человек свыкается с вонью, почему бы не привыкнуть и животному более низшему?

Сказал так и ужаснулся — это мы-то низшие?! Это я, со своей силой несокрушимой, я, со своей яростью, бешеной как смерч, неотвратимой как смерть; со своим разумом, тонким, мощным, вмещающим и перерабатывающим сразу десятки мыслей (и каких, люди!), это я-то, милостью Божией бовицефал, я — низший? И только потому, что рукам моим не надобен инструмент, и только потому, что я сильнее человека, а он, чтобы выжить, вынужден исхитряться, только поэтому? Чушь!

Мне еще многое предстоит узнать о своем ведмежьем теле, новые ощущения только еще готовились захватить меня целиком, ведмежья любовь, куда менее смешная и жалкая, чем любовь людей, которые и сами-то стыдятся ее, и правильно делают, — все это мне еще предстояло, а пока нужно было сделать другое.

Я шел помочь, стремился — не для них, для себя — уничтожить все, что мешает этим людям, ставшим вдруг для меня дорогими (ну вот как ты), заставить их посмотреть на мир свой моими глазами, открыть им всю абсурдность, их окружающую… Я не знаю, что-то вроде того. Я чувствовал! Да ты хоть догадываешься, какой смысл я вкладываю сейчас в это слово, ты, женщина, существо, эмоциями живущее, эмоциями воспринимающее, эмоциями реагирующее — ты хоть сотую, хоть миллионную долю воспринимаешь из того, что я рассказываю тебе? Я чувствовал, я не мыслил. Я чувствовал словами, осязательными фигурами, обонятельными аккордами, я целые предложения, целые симфонии сплетал игрой чувств, а главное чувство, заменяющее главную мысль, было — скорее приобрести город.

Галлинские леса сменились на экзот-европейские, я стал узнавать их, ведь я их делал. Метропольные буки и вязы утопали в метропольной траве, перемежаясь с кууловскими миттерстанциями и жующими планариями с Парижа-100 — все это диковато выглядело в ярко-фиолетовом свете галлинского утра и очень походило на сон. Сон, прямо скажем, из отвратительных: естество ведмедя не воспринимало человеческих мерок эстетики. Противно и страшновато было опускать лапы в скользкую, брызжущую зелень, обоняние начинало отказывать, вызывало нечто вроде шокового омерзения, слух… Я в детстве, например, не любил, когда разломом карандаша ведут по стеклу с нажимом — мурашки по коже. Сейчас было так же. Мысли тупели, ожесточались, собирались в кулак, в сведенную челюсть, начинали думаться исподлобья, не знаю, понимаешь ли ты меня.

А потом совершенно внезапно — опушка и коричневая борозда городской границы метрах в трехстах через поле, а перед полем еще одна полоска, тоненькая и аккуратненькая — основание биоэкрана.

Вот для чего я нужен им был, вот для чего только. Куаферам знакомы секреты биоэкранов, куаферы назубок знают все сезам-шифры, а для того, чтобы эти. шифры открыли экран, вовсе не обязательно быть человеком. Будь ты хоть кем.

И я остановился перед экраном, а остальные с размаху на него налетели. И, взвыв, отпрянули назад.

От шума проснулись добровольные стражи границы — были такие, мне рассказывали о них, да и сам я их видел, когда шел с Коперником к магистрату. Они подняли головы от земли и заспанными лицами выразили глубочайшее удивление перед массовостью атаки. Удивление, но не страх. Видно, они были уверены в своей силе. Кто-то схватился за вокс, но многие — за оружие. Цепочка стражей ощетинилась дулами.