Планета отложенной смерти (сборник)

— И верите? В первый же дэй! Да нет, что я говорю, не в первый — первый я посвятил ознакомлению с городом, есть, знаете ли, такая… такое… у меня… Словом, почти сразу наткнулся на бовицефала и поразился — какая мощь! И купил себе одного…

— То есть как это? — Я даже оторопел. — Что это еще за купли-продажи такие? Ведмеди же не входят…

— В продажные списки? — с готовностью подхватил Фей. — Ну да, не входят, конечно же, не входят, а как же! Но я по таким спискам купил, где входят.

— У охотников? Вы вот так запросто… на Галлине… в первый же день?

— Да, милый мой, здесь же ведь каждый третий — охотник. Ну, положим, не из тех, что по космосу шатаются, из своих, но ловят бовицефалов, ловят. Вражда здесь, дорогой мой Хлодомир, страшная. Я, конечно, с ребятами своими немножко порядку поднавел, поднавел немножко порядку, побаиваются меня нарушители городского спокойствия, а так — вражда.

— Вражда? Между кем?

— Между кем? Да между кем угодно! Охотника с защитником, женщины с мужчиной, старушки с туристом, душителя со стражником, бездельника с технократом, умного с сумасшедшим, дурака со здоровым образом жизни, неизвестно кого неизвестно с кем. И всех — с ведмедями, да! Кому приятно, когда на тебя охотятся?

— Бовицефалы?!

— Да что вы как глухой переспрашиваете, честное слово? — Фей раскраснелся, он отчаянно жестикулировал, и сквозь фиглярство, сквозь доверительные и сверхдоверительные интонации, то и дело проступали скрываемые из последних сил злость и тоска.

— Бовицефалы неразумны. Они враждовать не могут.

— Много вы знаете о бовицефалах…

— О бовицефалах я знаю много.

— Ах, да я не о том же, не о том, совсем не о том! Что это вы меня все время перебиваете? Слушайте, я вам быстро рассказать должен.

— Не надо мне ваших рассказов. Я тороплюсь. У меня дела.

— Успеете еще, не спешите, Вальграф Хлодомир. Слушайте дальше.

— Оставьте меня в покое. Я болен. Спать хочу.

— Я купил у одного охотника бовицефала, — не слушая меня, напряженно и медленно, как заклинание, продолжал Фей. — Я в свой аппаратик вставил его — и хорошо вышло. Я на себе его испытал, меня всегда отличала смелость. И понял… и понял, что тут открытие. Не простым зверем оказался бовицефал. И войти в его шкуру было приятно, и уходить, особенно в первые минуты, совсем не хотелось. Хотелось, чтобы навсегда. Понимаете? Кто хоть раз попробовал, всегда тоскует по его шкуре. А в ней хорошо-о-о-о! И только под конец, уже когда действие метаморфозы кончается, когда обратное начинает грозить — вот тогда тоскуешь по шкуре, тобой оставленной, вот тогда хочешь стать человеком снова. Вы не представляете, какое счастье — метаморфоза в бовицефала! Это… это… это…

Фей вдруг стал возвышен и благороден. В глазах его зажглась мечта самая чистая, за «которую человека, пусть даже врага твоего, и полюбить можно. Он встал, вытянул шею, приподнялся на цыпочки, пальцы сложил щепотками и губами воздух поцеловал. Дрянь.

— Да что вы ко мне со своими метаморфозами?! — вдруг вскипел я, и ярость меня стала жечь неестественная, не из мозга, из живота откуда-то ярость, я ее еле сдерживал. — Что я вам и вашим метаморфозам? У вас свои дела, у меня свои. И пересекаются только на бовицефалах. Я уйду и ничего про вас не скажу. Я не слишком разбираюсь в законах, но если законов против метаморфозы нет, а их, похоже, нет, — так и договориться как-то можно!

— Есть, есть такие законы, — возвращаясь с небес на землю, запричитал Фей (невероятно ханжески, до отвращения фальшиво, с вызовом — видишь, как я играю?). — Есть они. Почему-то другим наше счастье поперек горла, почему-то приравнивают наш образ жизни к самым наркоманическим акциям, и преследуют нас, и бьют, и подозревают, уничтожают безо всякого сожаления. И все Эсперанца!

— А тогда ничем помочь не могу, вы уж простите. Выведем вас с Галлины. Как вредную микрофлору. И не советую мне угрожать. Потому что смерть моя — учтите! — только все усугубит.

— Вы немножко не так меня поняли, дорогой Хлодомир, — участие в глазах, доверительность полная и тоже насквозь фальшивая, ну просто омерзительная доверительность. — Мы совсем вас не просим, чтобы вы споспешествовали ходатайствовать… с этим все в порядке. Есть люди, есть возможности, есть силы…

— Но я-то, я зачем вам понадобился? К чему все эти спектакли, эти беседы нелепые? Вы что, уж не вербовать ли меня в метаморфозники собрались?

— Вот оно, это слово! — вдохновенно радуется гранд-капитан Фей. Он подпрыгивает от избытка якобы чувств, по-козлиному и не к месту. — Вербовать! Именно так, именно вербовать, дорогой Хлодомир, именно вербовать! Вот вы вопросов тут мне всяких назадавали, многое было вам непонятно, иногда самое простое, иногда действительно непонятное, но вы не задали одного, самого главного. Вы не спросили, к чему мы устраиваем все эти спектакли — с убийствами, с расследованием, с погоней, к чему заводим с вами эти, прямо вам скажу, нелепые беседы, на что-то похожие, но совсем не похожие ни на что? Вот о чем вы меня не спросили, а ведь я этого вопроса все время ждал. Все думал — спросит или не спросит? Нет, не спросил. Но я вам все равно отвечу, все равно разъясню. Ибо! Ибо это самое главное.

— Да я же…

— Самое главное, дорогой мой Хлодомир. И я отвечу вам так, вот послушайте: все это мы устраивали с одной только целью. Завербовать в свои кадры куафера Хлодомира Вальграфа. Повторяю: за-вер-бо-вать.

И тогда я сказал «хм». Я сделал умное лицо и еще раз сказал «хм». Я посмотрел на Эриха Фея вопросительно, а он ответил мне восторженным взглядом и умилительно сложил ручки. И тоже, как бы поддакивая, произнес «хм».

— Отменно благодарю, — сказал я, чувствуя, что глупость сморозил, глупость даже, может быть, грамматическую, но не смог удержаться и повторил. — Отменно благодарю. Мне еще не прискучил человеческий облик. К тому же я очень устал… плохо чувствую себя… температура…

— Температура! — со смачным удовлетворением воскликнул Фей и с кем-то из своих торжествующе перемигнулся.

— И вообще. Я покорнейше бы просил, — продолжал я с политесом, выходящим за пределы уместного, — оставить меня в покое с тем, чтобы я добрался до города вашего, Эсперанцы, где меня ждут и даже в случае чего указания имеют специальные, до города, где я, отдохнув и сделав неотложные по долгу службы дела, обдумал бы ваше предложение спокойно и всесторонне и в самом скором времени дал бы вам точный, хорошо аргументированный ответ.

— Какое предложение? — живо поинтересовался вдруг Фей, головку склонив к плечу и глядя на меня с интенсивным, плохо разыгранным недоумением. — Какое такое предложение изволили вы, дорогой Хлодомир, столь изящно и фешенебельно отклонить? Не было еще предложения, я еще только намеревался.

— Я имею в виду, — изыскано приподняв бровь и глаза полузакрыв, в тон ему отвечал я, — я имею в виду вашу пропозицию насчет того, чтобы я метаморфозником стал и отведал бы ведмедевого облика.

— Ах, это. Но, дорогой мой Хлодомир, — Фей преомерзительно всплеснул ручками, — вы опять меня поняли не совсем. Что же это я так невнятно все объясняю?

— Непорядок, — пробасил Мурурова, и это прозвучало заранее заготовленной репликой, плохо заученной и потому произнесенной без выражения, точнее, с выражением сугубо любительским.

— Вот именно, — подтвердил Фей. — Непорядок. Но я сейчас объясню.

Я поклонился:

— Буду выразительно рад.

— Дело, дорогой мой Хлодомир, заключается в том, что мы нуждаемся в вашей помощи, а взамен пропозируем вам наисладчайшую из наисладчайших жизнь. Жизнь, которая вам, по вашим знаниям, потенциям, а главное, по заложенной в вас силе несметной, создана как бы исключительно для вас.

— Все-таки, значит, отведать ведмедевого облика?

— Ах, ну это! Это каждый желающий — пожалуйста. Я все пытаюсь вам о другом. Как бы это вам…

Фей приложил к губам указательный палец, поднял глаза и по-детски серьезно задумался.

Мне немоглось. Все болело, и донимала температура, и то, что я с утра ни крошки во рту не держал, тоже сказывалось. Голодная слабость разливалась по телу, онемевшему и больному, и каким-то образом уживалась с яростной силой неизвестного происхождения, от которой хотелось вскочить и разнести все вокруг, и на волю вырваться, и к «Бисектору» через лес, и чтобы не видеть вот этого вот всего. Только я не вскакивал почему-то. И даже (я так чувствовал) вовсе не потому, что мне было интересно слушать Эриха Фея, Савонаролу от городского спокойствия. Но он и впрямь рассказывал любопытно. Он отнял от губ указательный палец, показал его мне (палец был немыт, уплощен в последней фаланге и неприятно длинен) и сказал «ах!».