Стая

В одно из таких исключений жили люди так называемого нового времени. И они были очень склонны к тому, чтобы обманчивое состояние покоя воспринимать как нечто само собой разумеющееся.

В общей сложности за несколько могучих лавин в глубину было унесено больше пяти с половиной тысяч кубических километров морского дна норвежского шельфа. Между Шотландией, Исландией и Норвегией учёные нашли грязевой отвал протяжённостью восемьсот километров. Собственно, тревожащим во всём этом был вывод, что самое крупное из обрушений склона произошло не так уж и давно, всего каких-нибудь десять тысяч лет назад. Этому явлению дали имя «оползень Стореджиа» и надеялись, что больше он никогда не случится.

Естественно, это была тщетная надежда. Хотя несколько тысячелетий всё же прошли в покое. И, может быть, новые оледенения или потепления вызывали бы лишь небольшие оползни, не возникни какой-то червь, начинённый бактериями.

Жан-Жак Альбан на борту «Торвальдсона» сразу понял, что уже никогда не увидит батискаф, когда контакт с ним оборвался. Но он не имел представления о масштабах того, что разворачивалось в нескольких сотнях метров под корпусом исследовательского судна. Разложение гидрата, несомненно, вошло в опустошительную стадию — за последние четверть часа вонь тухлых яиц усилилась до нестерпимости, и на расходившихся штормовых волнах болтались куски белой пены, всё более крупные. Альбан понял также, что дальнейшее промедление на этом месте равносильно самоубийству. Выход газа ослабит поверхностное натяжение воды, и они затонут. Мысль, что батискаф и его команда безнадёжны, была нестерпима для Альбана, но что-то подсказывало ему, что Стоун и пилот погибли.

Между тем, среди учёных и экипажа царило весёлое оживление. Не каждый понимал значение пены и вони. Но шторм внёс в состояние команды свои поправки. Он обрушился, словно разгневанный бог с небес, и с нарастающим ожесточением вздымал волны Норвежского моря. Они бились о корпус «Торвальдсона», распадаясь на мириады сверкающих капель. Скоро было уже невозможно устоять на ногах.

Альбан взвешивал возможные варианты. Безопасность «Торвальдсона» он рассматривал не сквозь призму интересов собственности пароходства и не с точки зрения ценности корабля для науки. Он учитывал единственную ценность — человеческие жизни. А об участи пассажиров батискафа Альбан гораздо вернее судил нутром, чем головой. И остаться, и уйти было одинаково ошибочно, но и то, и другое было одинаково правильно.

Альбан смотрел в чёрное небо и стирал с лица дождевые капли. Растревоженное море на несколько мгновений успокоилось. Это не было настоящим отступлением шторма, — скорее передышкой перед удвоенным натиском.

Однако Альбан принял решение остаться.

Внизу творилась катастрофа.

Каждую минуту всё активнее распадались разрушенные гидраты — совсем ещё недавно стабильные ледяные поля, а теперь проеденная червями и бактериями труха. На отрезке в сто пятьдесят километров ледяное соединение воды и метана взрывообразно превращалось в газ. В то время, когда Альбан принимал решение, газ пробивался наверх, взрывал стенки, разбивал скалы на куски, вздымал шельф и заставлял его проседать. Кубические километры породы рушились вниз. Вся верхняя окраина материка пришла в движение, захватывая новые, более глубокие слои. В мощной цепной реакции сползающие массы увлекали друг друга, обрушивались на последние прочные структуры и перемалывали их в грязь.

Шельф между Шотландией и Норвегией с его платформами, вышками и нефтепроводами образовал первый разрыв.

Кто-то сквозь шторм что-то крикнул Альбану. Он повернулся и увидел, как заместитель научного руководителя машет ему руками. Слов было не разобрать.

— Склон, — только и услышал Альбан. — Склон.

После короткого обманчивого покоя море по-настоящему взъярилось. Тяжёлые волны терзали «Торвальдсон». Альбан бросил отчаянный взгляд в сторону стрелы, с которой был спущен батискаф. Воды кипели. Вонь метана становилась нестерпимой. Он побежал к носу корабля, но кто-то схватил его за рукав.

— Идёмте, Альбан! Боже мой! Вы должны взглянуть на это.

Корабль затрясся. До слуха Альбана донёсся тяжкий гул, исходящий из глубины моря. Они взбежали по узкому трапу в рубку.

— Вот!

Альбан уставился на приборный пульт с эхолотом, который непрерывно ощупывал дно моря. И не поверил своим глазам.

Дна больше не было.

Как будто он смотрел в воронку.

— Склон пополз, — прошептал он.

В тот же момент он понял, что для сумасшедшего инженера и Эдди уже ничего нельзя сделать. То, чего он боялся, стало ужасающей реальностью.

— Скорей удираем отсюда, — сказал он. Рулевой повернул к нему голову:

— И куда?

Альбан лихорадочно соображал. Теперь он точно знал, что творится внизу, и поэтому знал, что их ждёт. Прятаться в гавани — исключено. «Торвальдсону» оставался только один шанс — как можно скорее уйти на глубоководье.

— Разошлите радиограмму, — сказал он. — В Норвегию, Шотландию, Исландию, всем соседям. Они должны эвакуировать побережье. Рассылайте бесперебойно! Предупредим кого сможем.

— А что со Стоуном и… — начал заместитель. Альбан посмотрел на него.

— Они погибли.

Он не отважился расписывать масштабы оползня. Но того, что показывал эхолот, было достаточно, чтобы мурашки пошли по коже. Они находились в критической области. На несколько километров ближе к шельфу — и они бы перевернулись. А далеко в открытом море можно было надеяться спастись. Там они хоть и подставляли себя ярости шторма, но уж с этим можно было как-нибудь справиться.

Альбан вызвал у себя в памяти морфологию склона. К северо-западу морское дно обрывалось несколькими обширными террасами. Если повезёт, лавина остановится в верхней области. Но при эффекте Стореджиа остановки не будет. Весь склон сползёт на глубину, на сотни километров вдаль и на три с половиной километра вглубь. Массы дойдут до бездны к востоку от Исландии, а Северное и Норвежское моря будут сотрясаться в гигантских подводных землетрясениях.

Куда же им уходить?