Старплекс. Конец эры (сборник)

Троодон болтался вокруг ещё несколько часов, не давая нам с Кликсом поговорить. Маленький динозавр помог нам собрать ветки болотного кипариса, и мы разложили небольшой костёр и зажарили стейки. В этот раз говяжьи — пахицефалозавра мне больше не хотелось. Идея термической обработки пища оказалась для хета в новинку, и он попросил нас скормить кусочек своему носителю. Кусок отличного филе долларов на пятьдесят оказался троодону на один укус. По словам хета, по вкусу он напоминал землеройку — насекомоядные были одной из немногих групп млекопитающих, уже существовавших в эту эпоху.

Было тепло, хотя солнце уже давно зашло. Мы сидели вокруг костра, и я следил за пляской его огня в огромных глазах динозавра. Троодон не обращал внимания на наше театральное зевание, так что в конце концов Кликс заявил напрямую:

— Теперь нам пора спать.

— О, — ответил хет и, не сказав больше ни слова, скрылся во тьме. Мы с Кликсом загасили костёр и полезли наверх к кораблю. Как только мы оказались внутри жилого модуля, я повернулся к нему.

— Кликс, — сказал я. Наконец-то нас никто не подслушивал. — Мы не можем взять хетов в наше время.

— Почему?

— Потому что они — зло.

Кликс уставился на меня, как на полного, неразбавленного лунатика; у него даже челюсть отвисла от удивления.

— Я серьёзно, — сказал я. — Они ведут войну.

— Войну?

— Да! Троодон, который пришёл со мной, подтвердил это.

— С кем они воюют?

— Я не знаю. Он не сказал.

— А из-за чего?

— Хеты хотят поработить тех, с кем воюют.

— Поработить?

— Влезть им в головы; заставить делать то, что нужно хетам.

— Хет сказал тебе это?

— Да.

— Почему бы он стал тебе такое рассказывать?

— А почему не стал бы? Кликс, ты что, не видишь, что это единое существо, ульевое сознание? Эти комки слизи сливаются и делятся памятью. Идея обмана одного индивидуума другим им чужда. Единственное, что про них можно сказать хорошего, это то, что они патологически правдивы.

— Они кажутся вполне безвредными.

— Они вирусы, — сказал я.

Кликс снова непонимающе посмотрел на меня.

— Вирусы? В метафорическом смысле?..

— В самом прямом. В их основе — вирусы; они состоят из нуклеиновых кислот, но не могут расти или размножаться сами по себе. Они должны населить живого носителя. Только так они сами могут стать по-настоящему живыми.

— Вирусы, — медленно повторил Кликс. — Да, думаю, это объясняет, как им удаётся просачиваться сквозь кожу. Вирусы для этого достаточно малы.

— Но разве ты не понимаешь? Вирусы — зло.

Во взгляде Кликса ясно читался вопрос: «Что ты сегодня курил?».

— Вирусы — это просто кусочки химических соединений, — сказал он.

— Именно. Кусочки запрограммированных инструкций, как подчинить живую материю и заставить её производить такие же вирусы. Вирусы всегда вредят своим носителям.

— Полагаю, так.

— Они вредят носителям по определению. То, что хорошо для вируса, никогда не хорошо для клетки, в которую он проникает.

— И ты хочешь сказать, что раз хеты имеют вирусную природу, то это определяет всю их психологию?

— Я не утверждаю, что может быть только так. Но в данном конкретном случае эволюция пошла именно этим путём: хетами движет страсть к порабощению. Ты слышал, что они сказали про розетту из звёзд: «Оно нас бесит». Их бесит тот факт, что где-то существует жизнь, до которой они не в силах дотянуться, которую не могут поработить.

— Я не знаю, Брэнди. Всё это как-то притянуто за уши.

— Чёрт возьми, это правда! Хет сам мне сказал.

— Прямо вот этими словами?

— Нет, не прямо этими.

— Знаешь, Брэнди, ты решил это рассказать не тому человеку. Эти рассуждения про вирусную природу звучат так, будто ты уже сделал вывод о злобной сущности хетов и теперь подводишь под этот вывод научную базу. Моему народу такой способ мышления в своё время принёс много несчастий.

— Ну подумай сам, — сказал я, — ты живёшь.

— Спасибо и на том.

— В смысле, ты — живое существо. Как и я. Чёрные люди, белые люди, все люди, все животные, все растения. Мы — живём.

— Ага.

— Но вирусы — нет. Они не живут в научном смысле этого слова. Они должны захватить кого-то просто для того, чтобы существовать. Это их единственная цель. Это не вопрос выбора — делать это или не делать. Это просто то, что они делают. Одна и только одна вещь, которую они могут делать. Быть вирусом означает быть повёрнутым на завоевании — в силу самого определения вируса.

— Это интересная теория, но…

— Это не просто теория. Я видел их военные манёвры.

— Что бы ты ни видел, ты мог это неправильно интерпретировать.

Бессилие бесило. У меня вся сцена была записана на микрокамеру, но мы не могли просмотреть запись, пока не вернёмся в двадцать первый век.

— Да говорю же тебе, это правда, — сказал я. — Они используют динозавров для нападения на бронемашины.

— Динозавры вместо танков?

— А что? Биологические танки сами себя ремонтируют и сами себя производят, а хеты управляют ими напрямую, подчиняя их мозг. — Я развернул свою кушетку и сел на неё сбоку. — Ты изучал физиологию динозавров; ты знаешь, что это совершенные машины для убийства. Они невероятно сильны — челюсти теропода способны перекусить стальную трубу, а их нервная система настолько проста, что они даже не узнают, что смертельно ранены, пока не положат десяток противников. Эти существа рождены, чтобы сражаться.

Кликс покачал головой.

— С кем они вообще могут воевать?

— Без понятия. Я не думаю, что они ведут войну за Земле. Я видел, как они грузят яйца динозавров на корабль. Думаю, они увозят их туда, где идёт война. Я думаю, куда-то, где растительность синяя и оранжевая.

— Что?

— Цератопсы, которых я видел, были раскрашены в эти цвета. Полагаю, камуфляж.

Кликс изумлённо покачал головой.

— Но ты не знаешь, с кем они воюют?

Это был хороший вопрос, и это меня раздражало.

— Вариантов масса, — ответил я слишком поспешно; по моему тону становилось совершенно понятно, что хорошего ответа у меня нет. — Возможно, другой вид марсиан. Или какие-нибудь формы жизни на одном из спутников Юпитера.

— Это вряд ли, Брэнди. Ни на одном из этих спутников условия среды ни в малейшей степени не похожи на земные, и я не могу себе представить взвод тираннозавров в космических скафандрах.

— Гмм. Не подумал об этом.

Мы несколько секунд помолчали.

— Есть ещё один вариант, — сказал Кликс медленно, будто поддразнивая.

— Да?

— Может существовать землеподобная планета между Марсом и Юпитером. Там, где в наше время астероиды. При наличии парникового эффекта температура на ней может быть вполне приемлемой. — Он налил в пенопластовую кружку воды и засунул её в микроволновку.

— Всей массы пояса астероидов не хватит на сколько-нибудь приличную планету.

— Слушай, я просто пытаюсь проникнуться духом твоих заблуждений. — Он побарабанил по сенсорной панели управления микроволновки, которая запищала в ответ. — В финальной битве хеты применят аннигиляторы и обратят три четверти массы вражеской планеты в энергию. Или просто разнесут планету на куски, и бо́льшая их часть попадает на Юпитер или на солнце или будет выброшена за орбиту Плутона. — Его сросшаяся бровь встала домиком. — Кстати, мне только что пришло в голову, что это объясняет одну вещь, не дававшую мне покоя. Мы всегда полагали, что следы водяной эрозии на Марсе невероятно древние и возникли за миллиарды лет до времени, в котором мы находимся. Однако по сути единственным свидетельством их большой древности является обилие покрывающих их метеоритных кратеров. Мы предположили некоторую разумную скорость накопления кратеров и на её основе заключили, что следы эрозии очень стары. Так вот, после разрушения астероидной планеты Марс должен был подвергнуться интенсивной метеоритной бомбардировке, из-за чего признаки водяной эрозии стали казаться значительно старше, чем они есть на самом деле. Это объяснило бы, каким образом вода на поверхности Марса существует прямо сейчас.