Фантастика 1990

Валерий ЛИСИН. ОБРЫВ

Осень умирала тихо и медленно, как безмятежная старость.

Они стояли и смотрели на тонкую, высокую березку, верхняя половина кроны которой отдавала червонным золотом, а нижняя была еще темно-зеленой. Граница между зеленым и желтым проходила наискось почти через середину дерева и казалась бритвенным резом. Они любовались березой, а в лучах уходящего солнца запутывались паутинки.

– Пойдем, дочура, посмотрим, как солнце уходит за море!

– А завтра придем к березке?

– Конечно. Мы будем приходить сюда каждый день!

Маленькая ладошка в его руке удивительно согревала душу, и ходить так, взяв ее за руку, он мог целый день.

– Поздний ребенок всегда является предметом особой любви родителей. А если этот ребенок единственный… - так час назад заканчивался разговор в Управлении по воспитанию.

– Я вас понимаю!- ответил клерк.- Я вас понимаю,- и, подчеркивая понимание, он склонил голову,- но разрешения на воспитание девочки в семье пока не пришло. И если такое разрешение не придет до ноября, мы вынуждены будем…

– Да,- перебил Зарубин, чтобы не слышать дальнейших слов.- Да, я знаю. Я… - у него дрогнула губа, и волна теплой щемящей боли и нежности на несколько секунд парализовала его..

Он вышел на крыльцо, и дочка вложила свою ладошку в его руку. Она немного озябла, ожидая его, и ручонка ее была прохладной.

– Ты замерзла?

– Нет, папа, что ты! Просто я держалась за железные поручни.

Однажды он спросил:

– Может быть, ты не будешь держать меня за руку, ведь ты уже большая?

– Мне скучно без твоей руки!

Ответ вначале озадачил его, но потом он понял, что она сказала удивительно точно. Потому что, когда oни бродили, взявшись за руки, возникала какая-то дополнительная связь, какой-то информационно-эмоциональный канал, облегчая и упрощая общение. Иногда им не нужны были слова.

За эти годы, со дня ее случайного рождения, у них установилась общность психики, и если она заболевала, заболевал и он. Рождение ее было действительно нелепейшим случаем: она появилась на свет во время их совместной с Катюшей трехлетней экспедиции в космической глухомани.

В эти экспедиции отправлялись смешанные пары - психологи установили, что биологическая единица (мужчина - женщина) более работоспособна и намного стойче переносит превратности судьбы. Комплектование подобных пар было трудным, но благодарным делом, удачно подобранные пары, возвращаясь из экспедиции, представляли результаты работы, выполнить которую было под силу лаборатории со штатом в 6-7 человек. Конечно, людей, из которых составляли исследовательские ячейки, влекло друг к другу, поэтому один из двух отправляющихся должен быть неспособным к деторождению.

И разработаны были почти безвредные препараты, которые подавляли способность к продолжению рода человеческого на период экспедиции, не ограничивая, впрочем, сексуальных отношений. Все было легко и просто, приятно и безопасно.

Зарубин любил Катюшу и, естественно, настоял, чтобы блокировали на эти годы именно его. А когда и к ней пришла любовь, они стали беспредельно счастливыми. Любимая работа и любимый человек. И все с тобой, вот здесь, вместе, в тебе и во мне.

Нарушение жизненного цикла у Катюши они восприняли как реакцию организма на резкое изменение условий жизни.

Такие случаи бывали - их об этом предупреждали. И когда у Катюши начал расти живот, они приписали это ее увеличившемуся аппетиту. И только когда ребенок начал колотить ножкой, требуя изменить к себе отношение, Катя поняла все. И тошноты.

И аппетит. И появившуюся страсть обильно солить пищу. Это была и радость - Зарубину уже исполнилось тридцать три, и трагедия - к тому времени они находились вне радиовидимости Земли. И когда пришел час таинства рождения, Катюша прогнала Зарубина, не разрешив находиться ближе ста метров, и умудрилась родить, обрезать пуповину, вызвать дыхание и обмыть ребенка сама. Зарубин в это время готов был выть на луну, но не было луны и сел голос. Катюша махнула ему рукой, разрешая подойти, и он простонал: “Ну, что, Катюша?”, она вздрогнула и посмотрела на него - Зарубин выглядел не лучше ее, а в глазах горела такая любовь и такая нежность, что Катюша заплакала.

Они дали клятву выполнить весь намеченный объем исследований и сдержали ее. Малышке Зарубин соорудил специальный костюм, боясь, что активная микрофлора планеты погубит не защищенный прививками организм. Из этого костюма она все время вырастала и однажды выползла из него и поползла по мшистой поляне, набивая рот ягодами и распугивая важных, ленивых лягушек. Там они ее и нашли, обкусанную до самых волос насекомыми, со вздувшимся от ягод животиком. Она так устала от новых впечатлений, что уже не могла кричать, и руки ее по локоть были вымазаны кровавым соком ягод.

Но все обошлось. И как только она начала ходить, Зарубин стал всюду таскать ее за собой и руку малышки выпускал, казалось, только ко сну.

Роды, кормление ребенка и те чудовищные нагрузки, которые выпали на их долю, не прошли бесследно. Видимо, все это вызвало деиммунизацию Катиного организма, какой-то вирус свалил ее, и в два дня она угасла. Это было неожиданно и страшно. Зарубин почернел от горя, и первые слова, которые он сказал малышке, были: “Теперь я тебя буду называть Катюшей!” А через три дня за ними прилетели. Малышке тогда было два года. Еще два года их продержали в обсервации, потому что в крови нашли нейтральный вирус. Вирус обладал мощной жизненной силой, и от него не могли избавиться, а потом еще дольше присматривались к тем следам, которые он мог оставить в генах.

А время шло. Сложившаяся система Общественного Воспитания была с самого начала нарушена, и от растерянности Зарубину разрешили воспитывать девочку до школьного возраста.

В ноябре начались занятия в приготовительном классе, и Зарубин обязан был отдать девочку в интернат. Малышка стала целью его жизни, ее смыслом и содержанием. Он был не просто добросовестным отцом, он стал для девочки и Матерью и Учителем. Вернее, множеством учителей. Она рано научилась читать и писать, сносно разговаривала на двух языках и с огромным удовольствием усаживалась за рояль. Он одержимо заполнял пустоту, образовавшуюся после смерти Катюши-старшей. И это ему удавалось. Девчушка росла славной, доброй, одаренной и любила его без памяти.

Маячивший впереди интернат казался кошмаром. Это слово разрасталось до размеров черной дыры, казалось гадким и от этого становилось еще страшнее. Зарубин начал борьбу. Он написал в Центральное управление по Воспитанию, сходил в местный комитет Управления Общественного Воспитания. Беседа, состоявшаяся там, была корректной и откровенной и отняла у него половину надежды. Но приняли его там прекрасно.

– Здравствуйте! Моя фамилия Зарубин!-сказал он, войдя в кабинет, который ему указали.- Я пришел, чтобы…

Клерк вскочил и, обойдя стол, дружески протянул обе руки:

– Я все знаю. У вас запутаннейший случай, и нам предстоит долгая беседа. Чтобы нам не мешали, давайте пройдем в Овальную комнату,- он взял Зарубина под локоть и, ловко лавируя среди столов, шкафов, коридоров и просителей, провел его в уютную, действительно овальной формы комнату, специально созданную для конфиденциальных бесед. Они удобно уселись. Зарубин с удовольствием выпил почти целую бутылку оранжада, ему надо было как-то скрыть волнение и собраться.

– Понимаете,- начал клерк,- за последние сорок лет ваша девочка - единственный ребенок, который воспитывался в семье. Вы прекрасно знаете, что исключений Система Общественного Воспитания не допускает.

– Я сам…

– Вы тоже. Как и я. Как и мы все! Вы знаете, чем мы обязаны Системе. Исчезли преступность, наркомания, пороки, исчезла даже ложь! Повысилось в несколько раз общественное значение индивидуальности. Люди легче находят призвание, меньше ошибаются, экономится драгоценнейшее время жизни, силы ума, воли и интеллекта. Появилась доброжелательность. Человечество стало добрей, наконец!