Миры Джона Уиндема. Том 1

Особенность нашего противостояния с Детьми заключается, видимо, в том, что мы с самого начала оказались не в состоянии понять, какую угрозу они несут нашему виду, тогда как у них не было никакого сомнения, что мы для них смертельно опасны. А они намерены выжить любой ценой. Нам следовало хотя бы вспомнить, к чему может привести подобная целенаправленность. Ее результаты мы каждодневно можем наблюдать в наших собственных садах, где идет постоянная и свирепая война без соблюдения правил и законов, война без малейшего намека на жалость или милосердие.

Зиллейби говорил безо всякой аффектации, и было ясно, что сказанное — результат глубокого анализа. Правда, как это бывало с Зиллейби и раньше, разрыв между его теоретическими построениями и реалиями жизни казался слишком велик, и слушатели не могли проникнуться уверенностью в безусловной правоте оратора.

Наконец Бернард произнес:

— Дети, безусловно, резко изменили свою тактику. Раньше они время от времени пользовались внушением или давлением, но, если исключить несколько самых ранних инцидентов, они почти не прибегали к насилию. И вдруг — взрыв! Можете ли вы сказать мне, когда, по вашему мнению, произошел перелом, или же этот процесс нарастал постепенно?

— Могу, и совершенно определенно, — отозвался Зиллейби. — Ни малейшего намека на что-либо подобное не возникало до случая с Джимом Паули и его машиной.

— А это случилось… подождите-ка… в последнюю среду, т. е. третьего июля. Интересно… — начал он, но не закончил, так как гонг позвал нас к ленчу.

— Мой опыт в области инопланетных вторжений, — говорил Зиллейби, приступая к заправке знаменитого фирменного салата, — до сих пор обогащался из посторонних источников, а потому может быть назван гипотетически-безличностным или, еще лучше, безличностно-гипотетическим. — Он задумался, как бы пробуя сказанное на вкус, и продолжил: — Во всяком случае, этот опыт достаточно обширен, и все же, как ни странно, я не могу припомнить ни одного случая, который мог бы оказаться хоть чем-то полезным для нас. Все без исключения примеры хоть и малоприятны, но, скорее, примитивны, чем коварны. Возьмите, например, марсиан Уэллса. В качестве изобретателей луча смерти они еще кое-как смотрятся, однако в остальном их поведение совершенно обыденно: они просто-напросто ведут примитивную кампанию, используя оружие, на порядок превосходящее оружие противника. Впрочем, там мы могли хоть отвечать ударом на удар, тогда как здесь…

— Только не клади кайенский перец, дорогой, — сказала Анжела.

— Чего не класть?

— Кайенский перец. От него икота бывает.

— Верно, верно, а где сахар?

— Слева от тебя, дорогой.

— Ах, да… Так о чем это я?

— Об уэллсовских марсианах, — напомнил я.

— Ну, разумеется. Так вот, перед вами прототип бесчисленных вторжений. Супероружие, против которого человек будет храбро сражаться до тех пор, пока его не спасет какой-нибудь из нескольких возможных вариантов развития событий. Естественно, в Америке все, как всегда, больше и лучше.

Нечто совершает посадку. Из него вылезает Некто. Через десять минут, безусловно благодаря великолепным коммуникациям, столь характерным для этой великой страны, начинается паника на всем пространстве от океана до океана, дороги и города забиты бегущим населением. Кроме Вашингтона, разумеется. Там, по контрасту, колоссальные, неохватные глазом толпы стоят молча — бледные, но уповающие, устремившие взгляд к Белому Дому, в то время как где-то в горах Кэтскилл некий до поры до времени безвестный профессор с дочкой и грубоватым молодым ассистентом трудятся как безумные акушерки, обеспечивая появление на свет deus ex laboratoria [24], который спасет мир в последний момент… Вернее, за минуту до наступления такого момента.

В нашей стране, полагаю, сообщение о таком вторжении было бы принято, во всяком случае — в определенных кругах, с оттенком известного скептицизма, но, думаю, вы согласитесь, что американские писатели знают свой собственный народ лучше, чем мы.

И каков же в конечном счете результат? Да просто еще одна война.

Мотивации упрощены, оружие усложнено, но общий рисунок не нов. И, как следствие, ни один из прогнозов — ни спекулятивный, ни экстраполярный — ни в малейшей степени нам не подходят. Причем именно в тот самый момент, когда это явление произошло в действительности. Как подумаешь, так всех этих футурологов становится просто жаль, если учесть количество энергии, затраченной ими на прогнозы.

И Зиллейби с наслаждением принялся за салат собственного производства.

— Одна из моих вечных проблем, — заметил я ему, — заключается в том, чтобы угадать, когда именно вы говорите буквально, а когда — метафорически.

— На этот раз, уверяю тебя, можешь понимать все буквально, — вмешался Бернард.

Зиллейби бросил на него косой взгляд.

— Вот, значит, как? И никаких возражений? — удивился он. — Скажите-ка мне, полковник, а сколько времени прошло с тех пор, как вы впервые поняли, что вторжение — реальный факт?

— Лет восемь, примерно, — ответил ему Бернард. — А вы?

— Примерно столько же. Может, чуть-чуть побольше. Мне эта идея сразу же пришлась не по душе, не нравится она мне и сейчас, а дальше, вероятно, будет нравиться еще меньше. Но пришлось принять. Добрая старая аксиома Холмса, знаете ли: "Когда мы отбросим невозможное, то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, и будет истиной". Я, однако, не знал, что так считают и в официальных кругах. И как вы решили поступить?

— Ну, мы постарались изолировать Детей, позаботились об их обучении.

— Н-да, и каким же чудным и полезным подарком для человечества это обернулось, смею сказать! А почему вы так поступили?

— Минуточку! — вмешался в разговор я. — Я опять запутался между буквальным и метафорическим. Вы что, оба всерьез полагаете, что Дети — вроде пришельцев? Что они происходят откуда-то из внеземных пространств?

— Видите! — оживился Зиллейби. — Никакой паники от океана до океана.

Здоровый скептицизм. Я же вам говорил!

— Именно так, — ответил мне Бернард. — Это единственная гипотеза, которую мой департамент не смог опровергнуть, хоть материалов у нас было побольше, чем у мистера Зиллейби.

— Ах, — воскликнул Зиллейби, внезапно весь обратившись в слух; вилка с салатом застыла в воздухе. — А не приближаемся ли мы к вопросу о таинственном интересе военной разведки к нашим делам?

— Думаю, теперь уже нет причин удерживать эти сведения, — согласился Бернард. — Я знаю, что вначале вы сами проделали немалую работу, пытаясь разобраться в причинах нашего интереса, мистер Зиллейби. Но думаю, вам не удалось подобрать к нему ключ.

— И каков же был этот ключ? — спросил Зиллейби.

— Да просто Мидвич не только не единственное, но даже и не первое место, где возник эффект Потерянного дня. Кроме того, в течение трех предшествовавших Дню недель было замечено значительное учащение случаев засечки НЛО нашими радарами.

— Ну, надо же! — воскликнул Зиллейби. — О тщеславие… Тщеславие!

Следовательно, помимо нашей существуют и другие группы Детей? Где именно?

Но Бернард явно не хотел, чтобы его торопили, предпочитая вести рассказ по собственному плану.

— Один Потерянный день случился в крошечном поселке в Северной Австралии. Там явно вышла какая-то накладка. Всего было тридцать три беременных, но все Дети умерли. Большинство — спустя несколько часов после рождения, а самый последний ребенок — в семидневном возрасте.

Затем Потерянный день был отмечен в поселке эскимосов на острове Виктории в северной части Канады. Местные жители хранят молчание о том, что там произошло, но, надо думать, они так разгневались или испугались, когда стали рождаться дети, столь отличные от родителей, что их сразу же выкинули на мороз. Во всяком случае, никто из них не выжил. И это, между прочим, если сопоставить с историей возвращения наших Детей в Мидвич, показывает, что их способность оказывать "давление" появляется не раньше двухнедельного возраста, так что до этого срока они — индивидуальности.