Торжество жизни

Степан слушал равнодушный рассказ, стиснув кулаки. И профессор Браун ничего об этом не знает!

Он готов был сейчас же наброситься на тупого, полупьяного ефрейтора, выхватить у него автомат, крушить, истреблять.

…А в ушах звенели слова:

Широка страна моя родная…

Вчера на рассвете прервалась его связь с Родиной — ощутимая, поддерживающая связь. Здесь, на вражеской земле, в страшном подземном городе, он, один-одинешенек, должен бороться за мир и счастье людей, за то, чтобы вновь прозвучали с полной силой слова:

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!

Глава VI

— Всем, всем, всем в Советском Союзе! Всем в Красной Армии, всем советским летчикам! Я, Степан Рогов, нахожусь в фашистском подземном городе. Здесь мучают и убивают советских людей. Здесь готовят страшный вирус "Д" для бактериологической войны… Слушайте, слушайте, слушайте! Подземный город расположен где-то в Баварских горах, — где именно, я не знаю… Настраивайтесь на меня, настраивайтесь, настраивайтесь!

Глубокая ночь. Тускло горит ночник. Встревожено покашливает и ворочается на своей постели профессор Браун.

А в углу лаборатории, склонившись над неуклюжим самодельным радиоаппаратом, сидит Степан Рогов и прерывающимся от волнения голосом повторяет одно и то же;

— Слушайте, слушайте, слушайте!

…Степана как громом поразили рассказы Карла о зверствах фашистских "врачей". И он решил: нет, ждать, пока Браун создаст свой препарат — нельзя. Когда это будет? Под силу ли это профессору? Да и хватит ли у него здоровья? Браун слабеет день ото дня. Старик иногда среди ночи как в бреду что-то быстро-быстро говорит, затем опомнится, и долго лежит в своей кровати покашливая. А то — ходит, задумавшись, и губы его беззвучно шевелятся.

Даже если профессор и найдет антивирус, этот препарат в лучшем случае останется никому неизвестным. А если антивирус попадет в руки к Руффке или Валленброту, то фашисты немедленно же смогут широко применить вирус "Д". Они, конечно, попробуют начать бактериологическую войну: ведь советские войска уже приблизились к границам Германии, гитлеровцам некуда деваться…

Обо всем этом нужно было сообщить советским войскам. Выбраться из подземного города не удавалось. Значит, надо искать иной выход.

За много месяцев пребывания в подземном городе Степан при помощи профессора Брауна достаточно хорошо изучил физику и химию. Бесплодно пытаясь переделать приемник, в котором сгорела одна лампа, он пришел к счастливой мысли: если радиосигналы в подземном городе принимаются, значит, их можно и посылать отсюда!

Много усилий затратил Степан, чтобы из деталей приемника построить примитивный двухламповый регенератор по схеме из книги "Практическая радиотехника". Регенератор может не только принимать, но и излучать радиоволны — достаточно лишь усилить обратную связь до появления генерации. Вот именно это качество приемника и решил использовать Степан Рогов.

— Настраивайтесь, настраивайтесь, настраивайтесь! — кричит он в самодельный микрофон.

И чудится ему: сквозь бураны и метели холодной декабрьской ночи, через горы и леса, через линию фронта летят сигналы его передатчика. А там, в Москве, есть большая, мощная радиостанция. Радисты принимают эти сигналы и немедленно пересылают их в Ставку Верховного Главнокомандования, прямо к товарищу Сталину. Товарищ Сталин отдает приказ: выслать самолеты… много… И вот над закованной в снега и льды землей грозно рокочут моторы — это летят к подземному, городу советские бомбардировщики… Степан до последнего дыхания будет указывать им цель своими сигналами…

— Я — Степан Рогов… Отвечайте, отвечайте! Перехожу на прием!

Так всегда говорила Люся, радистка партизанского отряда имени Щорса, связываясь с Большой землей. Ах, как жалеет теперь Степан, что не занялся в те дни радиотехникой!

Вот в наушниках, словно кузнечик в знойный полдень, застрекотала морзянка. Кто это стучит? Друг? Враг? — не понять.

А когда морзянка умолкает, вновь устанавливается. тишина. В неясных шорохах, в непонятных звуках напрягся эфир. И кажется: вот-вот прозвучит чей-то родной ободряющий голос…

Но ответа все нет и нет. Степан повышает напряжение на аноде — нечего жалеть лампы, все равно, это последняя попытка. Если сигналы услышат в Москве, то и фашистские радиостанции засекут этот передатчик Поэтому в распоряжении Степана осталось лишь несколько часов.

И вновь, уже хрипнущим голосом, он кричит:

— Отвечайте, отвечайте, отвечайте!..

Ему хочется верить, что уже теперь-то передатчик стал мощным, что сигналы будут услышаны.

И не знает Степан, что не по этой схеме, не на таких лампах, и не с его опытом нужно строить аппарат для дальней связи. Не знает, что слабенькие электромагнитные колебания, едва сорвавшись с невысокой антенны, теряются в лабиринте гор, угасают в хаосе низких тяжелых туч. Лишь отдельные лучики прорываются сквозь все преграды и летят в пространство, чтобы рассеяться и исчезнуть там…

Степану что-то почудилось среди шорохов атмосферных разрядов. Желая дать наибольшее усиление, он повернул рукоятку реостата до отказа. Ему показалось: регенератор даже вздрогнул, как мотор на предельных оборотах… А вслед за этим щелкнуло в наушниках, ярко вспыхнули и погасли лампы и наступила тишина.

Закрыв лицо руками, Степан уронил голову на стол и долго сидел не шевелясь. Профессор Браун, молчаливо наблюдавший за всей этой сценой, забеспокоился:

— Стефан!.. — он привстал с кровати. — Что случилось? Ты спишь?

Не оборачиваясь, Степан горестно взмахнул рукой:

— Все пропало, Макс Максович… Сгорели обе лампы.

— Ну, ничего, ничего… — неловким движением, смущаясь, профессор погладил Степана по волосам. — Стефан, я давно хотел тебе сказать, что… отдам тебе антивирус, когда завершу работу над ним… Мне он не нужен…

— Отдадите? — Степан посмотрел на старика и недоверчиво покачал головой. — Когда же это будет?

— Скоро, Стефан, скоро! Еще немного, еще несколько недель работы и я создам этот препарат.

Степан вздохнул, поднялся и отошел от стола. Он уже не верил ни в какой антивирус.

Настало время действовать и действовать энергично, но Степан до сих пор ничего не мог придумать. Все его планы побега разбивались о стальные стены подземного города. Ничего не давали и встречи с Карлом. Ефрейтор, напуганный стремительным продвижением советских войск, впал в угрюмое, подавленное состояние и интересовался только спиртом.

Изменился и профессор Браун. Он стал странно молчаливым и суровым, лекции прекратились. Старик лишь изредка просил Степана помочь сделать укол подопытной крысе или прокипятить какой-нибудь хирургический инструмент.

Крысы издыхали десятками. Они вспухали, с них клочьями сползало мясо… Степана охватывала дрожь при мысли, что где-то совсем недалеко этот же вирус "Д" вводят людям и они гибнут в страшных мучениях.

Профессор мрачнел с каждым днем. Он уже, наверное, понимал, что не только на крысах испытывается страшный вирус, найденный Валленбротом.

Макс Браун засмеялся только один раз — злым, саркастическим смехом, от которого Степану стало жутко. Это случилось в тот день, когда впервые осталась в живых крыса, которой профессор ввел свой препарат.

Ночью, — эту ночь Степан запомнил на всю жизнь, — профессор запер дверь на ключ, забаррикадировал ее столом и выключил свет. Стало темно, только за стеклянными стенами изоляционной камеры то голубовато-синим, то розовато-фиолетовым пламенем вспыхивали огни многочисленных горелок, всхрапывали насосы, тонко, по-комариному, пели моторы. Уродливая огромная тень профессора металась по стенам камеры, иногда задерживаясь на каком-нибудь приборе, и тогда этот участок проваливался в темноту.

Степан, притаившись в уголке, с напряжением следил сквозь толщу стекла за всеми движениями профессора. Старик в белом халате быстро вытаскивал за хвост из стеклянной банки взъерошенную больную крысу, вонзал в нее толстую иглу и, набрав в шприц крови, швырял животное в ящик. По стеклянной трубочке в большую двугорлую склянку медленной струйкой текла густая жидкость, один вид которой вызывал отвращение и все нарастающее чувство тошноты.