Улыбка льва

— Ну, тогда до вечера, мы ждем, — говорит Тамила, наклоняясь для поцелуя.

— Я, как примерная дочь, тоже должна проститься, — говорит девушка и прикасается к его щеке. На мгновение он совсем рядом видит ее глаза с волнующими зеленоватыми вкраплинами. Она даже дышит, как маленький загнанный зверек.

Тамила берет дочь за руку и уводит. Со спины они кажутся ровесницами.

"Двадцать лет назад у нее вряд ли был еще кто-нибудь, — думает Леонт. — Она просто морочит мне голову. Хотел бы я знать, что это значит".

Леонт подходит к швейцару, и тот украдкой, так, чтобы никто не видел, сует в ладонь записку. По лицу, по дурашливости — ответа не будет, — дернуть за веревочку хлопушки, отпустить надувной шарик. Леонт, поддаваясь таинственности телодвижений, отходит, разворачивает и в недоумении читает: "Фравуз тоде монтзиз…" [1] Бумага, на которой сделана надпись, до странности знакома. Несомненно, он где-то ее уже… Леонту даже кажется, что… Разве только… Вдруг записка разом вспыхивает. Леонт едва успевает стряхнуть ее на пол. Пепел жесткий, как фольга. Швейцара уже нет. Леонт пожимает плечами и направляется к лифту. Его номер — на седьмом этаже с видом на море. Он всегда предпочитает номера на верхних этажах, чтобы не пахло кухней. Хотя последние годы он никуда не выезжает, ему приятно вспомнить былые привычки.

"Глупая выходка", — думает он.

— Послушайте… ик… — Кто-то наваливается и повисает на плечах.

Леонт инстинктивно делает шаг в сторону и подхватывает сползающее тело.

Тертий — почетный член журнала Star Arabian Desert, человек, о котором невозможно составить определенное мнение, разве что лицезреть его сияющую оболочку.

На лбу у него, как лошадиное тавро, слово "дурак".

Кажется, он сильно пьян. Голова болтается, как у марионетки, ноги подламываются в самых неожиданных местах, а шкиперская бородка растрепана и сбилась набок.

Его лозунг:

Doch wenn du meine Verse nicht lobst

So lab ich mich von dir scheiden! [2]

— Черт зна… никогда не… а, впрочем… кельнская водица… а?

От него разит, как из выгребной ямы.

Местное пиво — определяет Леонт.

— … зубной эликсир… — заявляет Тертий.

— Поздравляю, — говорит Леонт.

— Послушай, ик… где здесь туалет? — Для такой длинной фразы Тертию приходится порядком сосредоточиться. Взгляд блуждает по отражению мира.

— Понятия не имею, — отвечает Леонт.

— Мне нужно в туалет, — доверительно сообщает Тертий, дыша в лицо, — прямо сейчас, иначе… — В его голосе слышится угроза. Он даже притопывает ногами.

— Спроси у дежурного…

— А ты кто? — Глаза Тертия мутно блестят.

— Вон там, у бюро…

— Не справлюсь, — признается Тертий.

— Тогда лучше дотерпеть до номера, — советует Леонт.

"Чертов этикет", — думает он.

— Хорошо, — соглашается Тертий, — поехали…

— Где тебя валяло? — задает вопрос Леонт, чтобы только отвлечь Тертия. Он прислоняет его к стене и вызывает лифт. Фойе гостиницы пусто, и помочь некому — похоже, дела Анги неблестящи.

— Кто это? — спрашивает Тертий и смотрит куда-то за спину Леонта.

— Не знаю, — отвечает Леонт.

— Я хочу в одно место!

— Заткнись, — говорит Леонт, — и без фокусов.

— Кто это? — Тертий снова порывается отклеиться от стены. Руки его висят, как перекрученные помочи, и он безвольно вихляется всем телом, как язык колокола.

— Стой спокойно!

Лифт задерживается где-то наверху.

— Я хочу в туалет, — заявляет Тертий, — здесь есть туалет? Отведите меня в туалет. Если я сейчас не попаду в туалет!.. Вот сейчас упаду на колени!

Завуалированная угроза вполне в его стиле, как, впрочем, и беззастенчивая раздача банальных советов. Когда-то он работал театральным режиссером, а теперь перебивается, сотрудничая с мелкими киностудиями. Порой на телевидении он рекламирует вместе с Мариам противозачаточные средства и вечно сидит без денег.

Его лысина блестит, как бильярдный шар. "Что в нем нашла Мариам?" — думает Леонт.

Наверное, то, что ниже, — бросает Мемнон. — Уж точно не то, что выше.

Не может быть, разве одно сопоставимо с другим? — спрашивает Леонт.

Для некоторых женщин — безусловно, чем страшнее, тем милее. Но дело здесь в стихийности. Даже глупость в квадрате более привлекательна.

Наконец-то дверь мелодично открывается, и Леонт втаскивает Тертия внутрь.

"Чертов пьяница, — думает Леонт, — бросить его, что ли?"

Тертий отзывается отрыжкой.

Проявить сострадание к ближнему, увы, наш христианский долг… — напоминает Мемнон.

… ты его ославишь? — догадывается Леонт.

… не надо связываться с гениями, — отвечает Мемнон.

— Кажется, я перебрал, — объявляет Тертий, икая и закатывая глаза.

— Не то слово… — Леонту приходится держать его за руки, чтобы предупредить попытки добраться до ширинки.

— Врешь, и-ик-к-к… — Тертий никак не может сосредоточиться на лице Леонта, — я верлибр-рилист… и-ик-к-к… вив… вив… и-ик-к-к… медалист-вивризмист… нон… нон… нонвивризмист… и Шарлотта. Ты знаешь, кто такая Шарлотта?

Выдыхает пары месячного накопления и рассуждает:

— Правильно! Ты не должен знать, кто такая Шарлотта, и не узнаешь, потому что я тебе ничего не скажу. Это тайна — большая и круглая, как луна. Понял?

Нижняя часть его тела упирается в стенку лифта, а руки засунуты в карманы.

— У нее четыре глаза и два рта. По секрету — я с ней сплю.

Раб самого себя. Он всю жизнь старается выглядеть гениальным. Это заметно даже по наклону головы. У него патологически развито чувство собственной исключительности. "Ты, часом, не рассматриваешь свои фекалии?" — хочется спросить Леонту.

— Плевать, — отвечает Леонт. — Оставь ее себе на завтрак, когда будет болеть голова.

— Ты не знаешь, что такое настоящая жизнь. Но я тебя просвещу.

Он важен, как персидский шах. Где-то там у него, за семью печатями, гордость непонятого пьяницы.

— Попробуй, — соглашается Леонт.

— Я могу всю ночь читать стихи и пить и напиться, как скотина, и не буду при этом ни перед кем оправдываться. А ты можешь?

— Не могу, — качает головой Леонт.

— Видишь, в чем наше отличие, — говорит Тертий. — Я все могу. Я слишком люблю веселую жизнь.

— Вижу, — соглашается Леонт.

— Плохо, что я имею женскую душу, — рассуждает Тертий, — но по-другому не получается. Мне иногда плакать хочется. И почему я не женщина? Почему?

Он чудом не теряет способности стоять. Зад служит ему противовесом.

— Сейчас все возможно. Кто тебе мешает. Разрежь промежность.

Тертий молча соображает.

— Нет, не подойдет…

— Почему? — спрашивает Леонт.

— Я слишком люблю пиво. И вообще, боюсь, что у меня не будет получаться…

Пьяное откровение — как пена из горлышка.

— … я люблю и женщин. По секрету — это моя главная слабость. А еще я люблю одиночество — тихо сам с собой, понимаешь? Лежать под кем-то?! Не по мне…

— Широкий диапазон… море таланта… — понимающе кивает Леонт.

— Не сочетается… — делает вывод Тертий. — Ясно!

Губы у него сложены, как у вечного шута.

Большая потеря — некому восторгаться.

— Научишься, — говорит Леонт.

— Ты что, смеешься надо мной? — спрашивает Тертий.

— Конечно, нет, — отвечает Леонт.

— Больше ничего не скажу.

— Сделай одолжение. Ты мне и так уж надоел.

— Но тебя я переплюну в прямом и переносном смысле!

— Валяй, — соглашается Леонт.

— Думаешь, не смогу? — спрашивает Тертий, театрально выпячивая подбородок.

— Сможешь… — соглашается Леонт, — у себя в ретираде.

— И здесь тоже!

Тертий плюет, и по зеркалу ползет слюна.

Безвкусный комик, жертва сикофантов, кинэдэ, шарманщик-имитатор, жонглер чужими идеями, который выпустил пару книжек стихов и сборник грошовых рассказов, в которых больше сентиментальности, чем песка на морском берегу, — обмылок цинцинатского легионеллеза.