Те, кто старше нас

Будучи весьма посредственным прыгуном в воду, губернатор имел на сей счет общеизвестный, хотя и тщательно скрываемый комплекс. Замешанный на национальной идее, как поговаривали.

Вздохнув поглубже, я подскочил повыше, и… Кто-то глянул снизу. Не тем бесцветным, беззрачковым взглядом, от которого всполошенно просыпаешься ночью, потому что знаешь, ну, вот и он, инсайтец, подкатывает, а взглядом тайным, теплым, томным, темным. Хрипловатым таким взглядом. Многого он стоит.

Успев заметить запрокинутое лицо, распахнутые глаза, а под ними еще очень туго обтянутую грудь, я полетел в воду.

Сумитомо наградил меня аплодисментами.

— Никогда не видел столько брызг сразу, — довольно сказал сын моря. — Как тебе удалось?

— Сейчас научу, — пообещал я, озираясь.

Но Мод исчезла, растворилась, не забыв прихватить полотенце. Изжелта-бронзовый Сумитомо картинно облокотился о перила.

— Между прочим, танцует она превосходно.

Я угрюмо воздел руки.

— Суми. Клянусь твоей Аматерасу…

— Молчу, молчу, о Сережа-сама!

Хохоча, он сорвался с вышки и выплеснул половину Леты. А в воде угря не поймаешь. Плавал губернатор куда лучше, чем нырял. В общем, ушел от наказания.

Когда-то японцы слыли за людей, которым вежливость заменяла юмор. Отрадно, что хоть в чем-то предкам жилось легче. Нет, я ничего не имею против японцев и юмора, пусть сочетания и бывают неуместными. Боже упаси от другого. От любви, не к ночи будь помянута.

Любовь — это скверная патология здорового организма. Психическая, хотя и заразная. В конце концов излечивает сама себя, но не всегда и не скоро. Как всякая хворь, имеет отличительные признаки. Один из важнейших — искаженное восприятие действительности. Например, если после ухода женщины начинает казаться, что ксеноновые лампы светят тускло, значит, вы уже того. С осложнением.

Вечный вопрос: почему именно она, а не любая из женщин? Никто из мужчин ответа еще не нашел, в том числе и я. Но пытался честно. Доходило до того, что вызывал милый облик на монитор и рассматривал со всех сторон.

Мод была невысокой, стройной, хотя и вовсе не хрупкой. Напротив, она состояла из аппетитных округлостей, кокетливо перетянутых талией. Все это существенно, но не объясняет. Мало ли в мире женственных женщин? Да и на Гравитоне хватало. Оксана, например. Но к другим не тянуло, не влекло.

Мод предпочитала пышные прически и точеные каблуки. Имела твердый подбородок с очаровательной ямочкой. Ну и что? Лицо правильное, красивое, но не более того. Правда, кроме подбородка, на ее лице выделялись глаза.

Глаза — это да. Глазищи. Карие, с золотистым отливом, они отличались особым выражением. Тем самым, которому я завидовал. Цвет, конечно, можно выбрать произвольно, а вот выражение — никогда. Выражение глаз пилота при сложной посадке, глаз художника на автопортрете, словом, глаз человека в момент концентрации мыслей и чувств, в момент творчества.

Такая концентрация требует напряжения, которое нервы не выносят долго. Поэтому ни один умный человек не может быть умным без перерывов. За исключением Мод. У нее перерывы, если и случались, были незаметными, я их не помню. Из состояния сосредоточенности, особой интеллектуальной мобилизации она не выходила, находилась в нем постоянно. Чем бы при этом ни занималась и что бы ни творилось вокруг.

Говорила она редко, мало и кратко, правильными, законченными фразами. Говорила только то, что считала необходимым сказать. Оставалось впечатление максимальной обдуманности слов, будто она их экономила. И ощущение интригующей недосказанности. В виде слов от нее как бы отплывали айсберги, веющие прохладой, на три четверти скрытые водой.

Без видимых усилий с ее стороны в разговоре быстро приходило понимание того, что она старше вас, вы для нее открыты, со всеми своими недостатками, но и достоинствами тоже. Сама же собеседница оставалась изящным сфинксом. Замкнутым, загадочным, несколько страшащим. Но привлекательным. Такое поведение вырабатывается только у людей огромной внутренней культуры и только с возрастом. Неужели я полюбил возраст?

Но возраст в наше время — явление скорее духовное, чем телесное. Здоровое тело непременно требует своего. «Да что ж это за человек, — с ожесточением думал я. — Ведь нет у нее никого, в замкнутом объеме космической станции такое не скроешь. Значит, дело в другом. Дело во мне. Неужели у меня изъян открылся отталкивающий?»

Выбравшись из реки, я подошел к стенному зеркалу. Как и ожидалось, появился детинушка с румянцем во всю щеку. С невинным взглядом и оттопыренными плавками. Видимые изъяны отсутствовали, наблюдалась даже отдельная избыточность. Я ей скучен? Я? Я??? Быть того не может! Чего ж тогда так смотрела снизу?

Комплекс у нее, вот что. Комплекс избыточного ума, бич женщины. Видит слишком много отдаленных последствий самых естественных поступков. Но если чересчур мудро относиться к жизни, то жить вообще не стоит. Из опасения помереть.

Ничего, поможем товарищу по быту. Никакие серные тюлени не спасут! Личность сложная и противоречивая — самая естественная жертва сильной воли. Либо сильного желания, чего во мне накопилось достаточно. Я впервые увидел не только цель, но и средство. Почувствовал себя вооруженным.

— Эй, Нарцисс! — крикнул Сумитомо. — Ты долго собираешься любоваться собой?

— Заканчиваю, — решительно сообщил я.

За праздничным столом царил Круклис. Он много ел, пил, шутил. Старался, в общем.

И все бы ничего, да Зара, жена Абдида, невзначай спросила, о чем философ думает на самом-то деле. И этот невинный вопрос сломал веселье, оказавшееся неожиданно хрупким.

— О странной смеси слепости и спеси, — мгновенно отпечатал Круклис.

По-моему, даже не заметил, что срифмовал. Зара не поняла.

— О чем вы?

— Мы не желаем видеть, что орбита Феликситура не эллиптическая, полагающаяся пленной планеточке, а круглая, как циркулем нарисованная…

— Но эксцентриситет есть.

— Да смехотворный, — отмахнулся Круклис. — Далее. Впадаем в инсайт за инсайтом, тихо свихиваемся, но делаем вид, что ничего не происходит. А скажите, — тут Круклис страшно подался к Заре, — что делать с полудюжиной свойств Кроноса, которые не желают втискиваться в теорию нашего Сержа? Симпатичную, между прочим, теорию. Не меньше, чем сам автор.

Зара пожала плечами:

— А что в ней плохого?

— Да все хорошо. За исключением того, что учитываются одни лишь естественные силы. То бишь силы, известные нам, человекам, на данный момент. Разумеется, каждую несуразность в отдельности, включая даже серных монстров, можно объяснить игрой случая, дело житейское. Но не все вместе, тут уж увольте. Слишком много наворочено. Наверное, в расчете на уровень понимания эпохи паровозов.

Зара шепотом поинтересовалась, что такое паровозы. Я объяснил.

— Чайник на колесах? — удивилась она. — Вряд ли это удобно.

Вмешалась Мод:

— Парамон, вы считаете…

— Да, я считаю систему Кроноса астроинженерным сооружением.

— Каково же ее предназначение? — спросил я.

Круклис внезапно разъярился. Он вообще легко впадал в гнев. Так же, как и в прочие смертные грехи, впрочем. Кроме смертоубийства разве что.

— Предназначение? Единственное число здесь не подходит. Самоубийца не обязательно руководствуется одним мотивом. Их может быть и два.

— Какой самоубийца? — ужаснулась Зара.

— Это иносказание, — тихо пояснила Лаура. — Парамон цитирует классика старофранцузской литературы. Он считает, что предназначений у Кроноса может быть два.

— Не два, а много, — буркнул Круклис.

Похоже, он начал жалеть, что взялся за эту тему. Но что сделано, то сделано, обстрел вопросами продолжался. Более того, включились новые батареи.

— Например? — спросил Сумитомо.

— Например, тест на сообразительность.

— Как это можно проверить? — спросила Мод.

— Подождем периколлапсария.

— Станция его уже проходила.

— Много раз, — неохотно согласился Круклис, — да только никто не решился на острый эксперимент.