Рельсы

— Ничего, мадам капитан, совсем ничего. — «Ты что, спятил? — подумал Шэм. — Почему ты лжешь?» — Но, не успел он подумать, что тот крохотный фрагмент утиля, который он обнаружил, принадлежит ему по праву нашедшего, как его язык сболтнул: — Да, еще вот это. — И он, вынув из кармана пластиковый квадратик, протянул его капитану.

— Можно вас на минутку, капитан? — Фремло знаком попросил ее следовать за ним — кто еще во всем поезде позволил бы себе такое? Напхи бросила на Шэма задумчивый взгляд.

— Спасибо, что вспомнил, — сказала она. Взяла квадратик и пошла за Фремло. Шэм смотрел им вслед. Он стоял неподвижно, скрежеща зубами. Внутри у него все кипело, требуя возвращения его крохотной находки.

Надвигался шторм. Шэм смотрел в иллюминатор на облака, которые спускались с верхнего неба, изливая потоки воды, накрывая сетью дождя горизонт, обращая весь мир в грязь, наливая меж колеями лужи, ускоряя ручьи, бежавшие с островов. Рельсы влажно блестели. Раненая мышка высунула головку из-под рубашки Шэма, точно тоже хотела взглянуть на небо. Шэм погладил ее.

— Суурап, — сказал ему доктор Фремло, когда они начинали работать над Ункусом. — Мы оба знаем, что медицина — не твое любимое занятие. Поэтому я прошу тебя только об одном: не мешай, не путайся под ногами, а когда я велю тебе что-нибудь сделать, делай именно то, что я прикажу. Пусть это дело тебе не нравится, пусть ты в нем не особо преуспел, — точнее, пусть ты в нем совсем не преуспел, а это истинная правда, раз я так говорю, — так вот, при всем том лучше уж ты, чем совсем никого. В общем, когда я скажу «бинтуй», ты знаешь, что делать. И так далее. Он может потерять ногу. Мы должны сделать все, что в наших силах.

Теперь, пошептавшись с Напхи, Фремло нашел его снова.

— Ты ведь знаешь, — начал он, — что не обязан подчиняться приказам?

— Я думал, приказы существуют для того, чтобы им подчиняться!

— И да, и нет, — продолжал Фремло, понизив голос. — В смысле формально ты, конечно, должен, но на деле зачастую все совсем не так. Ты ведь хотел оставить ту карту себе, или нет?

Шэм, покраснев, как флаг, недоумевал, что это — выволочка, совет или еще что-то.

— Вот хорошо, — сказал кто-то рядом с ними, глядя на грозу. — Потопит этих тварей. — Последовало замысловатое проклятье, обличавшее праведный гнев, но напрасно. Как все теллурические жители рельсоморья, кротовые крысы давно выработали свои стратегии спасения от потопа. Воздушные замки, водяные ловушки, сложные системы разноуровневых тоннелей.

Шэм увидел Бранка. И вздрогнул, но Бранк на него даже не поглядел. У него на уме уже давно были вещи поважнее, чем украденный и мгновенно возвращенный бойцовый петушок. Даже Яшкан был так расстроен, что взглянул на Шэма лишь с минутным недоброжелательством. Тот уже было подумал, что избежал расправы, как вдруг она обрушилась на него, откуда он не ждал.

— Каменноликие тебя разрази! — Вуринам вышел из операционной. — Чего тебе приспичило копаться там, в том вагоне, а? — Шэм даже не сразу сообразил, что гнев боцмана направлен именно на него.

— Погоди, — сказал он. — Я же не…

— Я ведь кричал тебе «выходи», так нет, тебе надо было поставить всех крыс на уши! Полюбуйся теперь, что ты наделал! — бушевал Вуринам. Судя по его бурной жестикуляции, речь шла об Ункусе.

Шэм не знал, что сказать в ответ.

— Погоди, парень, — вмешался кто-то сзади. — Шэм ведь не хотел…

— Не хотел, значит? — вопил Вуринам. — «Не хотел» на хлеб не намажешь!

— Внимание, — раздался из громкоговорителя голос капитана. — Ункуса Стоуна, — продолжала она, — необходимо доставить в госпиталь. Доктор Фремло утверждает, что у нас на борту недостаточно ресурсов для его спасения. Итак. — Все услышали глубокий вздох. — Отклонение от курса. — Новая пауза. — Переводники, тормозные, машинисты, приготовиться к смене курса. На Боллон.

Последовала минутная пауза.

— На Боллон? — повторил Вуринам.

— По местам, — хрипло крякнул громкоговоритель, и все задвигались.

— Значит, с Ункусом плохо дело, — буркнул кто-то.

— Почему? — крикнул Шэм в удаляющуюся спину боцмана. — Как? Насколько плохо?

— Настолько, — крикнул, не оборачиваясь, Вуринам, — что мы идем туда, куда нам сказали. Настолько плохо, что мы идем к первой попавшейся суше, хотя это Боллон.

И он потопал прочь, оставив Шэма одного в холодном немом коридоре. Шэм дрожал. Он не знал, куда ему деваться. Вытащил из-за пазухи мышь и заглянул в ее испуганные звериные глазки. «Не бойся, — подумал он. — Тебе нужна моя помощь».

ЧАСТЬ II

Голая кротовая крыса

Heterocephalus smilodon glaber

^{Воспроизведено с любезного разрешения Филантропического Общества Стреггейских Кротобоев по материалам Общества}

Глава 11

Кротобойный поезд в поисках добычи выбивает один ритм. Он настойчивый, но не быстрый; прерывистый, так как поезд то и дело переводит стрелки, меняет пути, выслеживая жертву, а команда смотрит во все глаза, не появится ли где заветный бугор.

Ритм один, но не единственный. Колеса по-разному дышат во время охоты, но любой ритм внушает охотнику уверенность, сообщает ему спокойную энергию, когда он контролирует каждое свое движение, сколь бы стремительным оно ни было. Ритмы поезда-убийцы по определению будоражат кровь. Когда старый кротобой, отслужив свое, выходит на пенсию и покупает себе коттедж на высоком утесе, где живет, по привычке вставая с рассветом, именно в такт охотничьим ритмам сами собой, без всякой его воли, продолжают двигаться его ноги. А еще говорят, что, когда умирает капитан, его пятки даже в гробу не перестают выбивать этот ритм.

Совсем не то поезд, идущий куда-то по тревоге. Его колеса выстукивают другое. «Мидас» спешил.

Глава 12

На большой скорости колеса выговаривают в основном радагадан. Один, два, три дня после ранения Ункуса поезд грохотал на север со всей быстротой, доступной составу на диких рельсах. Шэм приносил раненому еду. Держал таз с горячей водой, пока доктор менял повязки. И каждый раз замечал, как ухудшается состояние ран, расползается пятно некроза. Ноги Ункуса гнили.

Пустые, пыльные степи, в которых не было ничего, кроме рельсов, лежали на самом краю света, и карты часто ошибались в своих показаниях. Капитан Напхи и старшие офицеры вносили в них свои пометки. Вели поездной журнал. Капитан не отрывалась от книги слухов. Шэм дорого дал бы, чтобы заглянуть в нее хоть одним глазком.

«Мидас» держал путь на север, но причуды развязок и путей иногда заставляли его отклоняться на запад. Причем так далеко, что однажды, на склоне дня, на горизонте перед ними встали дымной стеной склоны Камбеллии. Дикий, овеянный легендами и страшными тайнами континент поднимался из моря рельсов.

Уже одного этого было достаточно, чтобы вся команда высыпала на палубы и уставилась на горизонт; но оказалось еще, что некая выдающаяся черта пейзажа, издали похожая на полосу кустарника, была на самом деле трупом летуна, упавшего с верхних небес на землю. Тут уж точно все сбежались. Кричали, размахивали руками, делали флатографии.

Случалось, что ни на что не похожие создания верхних небес, где они проводили время в загадочных сражениях друг с другом, наносили один другому смертельные увечья, и тогда их трупы падали вниз, в рельсоморье. Бывало, что поездам проходилось проезжать мимо них или даже таранить эти груды непривычно гниющего мяса решетками своих локомотивов, пачкая носовые фигуры.

— Смотри-ка, его даже мухи не жрут, — сказал Вуринам.

Небесные создания обычно разлагались сами, а ускорить или замедлить этот процесс могло лишь содержимое их желудков. Земные черви ими брезговали.

Этот первый увиденный Шэмом поднебесный труп был ему не совсем понятен. Длинный, жилистый, с торчащими из полужидкой массы обломками клювов, когтей и измочаленными веревками сухожилий — хотя, может, то были внутренности, кто знает. Никаких глаз — по крайней мере, он их не заметил, — зато целых два рта: один с присоской, как у пиявки, а другой зубастый, вроде циркулярной пилы. Возможно, он считался прекрасным и изящным в том мире, для которого был рожден, где его предки обитали в балластном отсеке некоего иномирного судна, откуда эоны лет назад были слиты в верхний слой земного неба во время короткой стоянки.