Как Сладостно Отчизну Ненавидеть

Коптилка та, на соляре или на керосине, больше воняла, чем светила.

-- Я лучше наружу.

-- Альпаргаты мои не забудь.

-- Чего?

-- Лапти. Босиком тут белые не ходят.

Вольдемар отошёл всего на три шага и присел от испуга, словно звёздный свод готов был на него обрушиться. На Крайнем Севере, где он родился, небо не такое звёздное, и там почти всегда пасмурно. В больших городах, как Владимир, звёзды мешает видеть свет фонарей и блеск реклам. А тут небосвод как из сине-чёрного минерала был весь усеян выпуклыми алмазами. Как в пещере, готовой обрушиться на тебя.

Небо зловеще молчало, а джунгли орали, пищали, рыкали и визжали. Они были похожи на мерцающее звездное небо, только искорки отблесков светлячков, красные вспышки глазного дна животных и мгновенное мерцание чешуйки змеи -- всё плыло, как огни фар на извилистом серпантине горной дорогой.

И тут Вольдемар не головным, а скорей спинным мозгом ощутил ужас собственной ничтожности в этом бурлении плоти, пожирающей самоё себя. И даже если бы он не был слеплен из органики, а имел волновую структуру, и глядел не на пугающую ночную неугомонность джунглей, а вглядывался в завораживающие переливы нагромождения замёрзших благородных газов, неспособных вступать в реакцию с другими веществами при температуре, близкой к абсолютному нулю, он всё равно не смог бы отделаться от извечного бытийного страха, что рано или поздно ложность его умственных построений будет раскрыта.

Любой борец за иррациональную идею сознаёт, что на памяти о нём будет лежать клеймо предателя и лжепророка. Это не страх, что его сущность только раскусят, а даже просто не поверят ему. А если и поверят, то вера ему будет недолгой. Ведь в мире, где чтут крест или полумесяц, не верят тому, кто служит отцу лжи.

Даже в неверном свете коптилки, Вольдемар, когда вернулся в барак, заметил издевательски поблескивающие глаза деда. Такой понимающий взгляд может быть только у двух жуликов, прогоревших на одной и той же афере. Чтобы не касаться неприятной темы, Вольдемар спросил:

-- А почему вы живете в курятнике?

-- Это не куры, цесарки. Клюют пауков и любую ядовитую пакость. Самый страшный в этих местах банановый паук не плетет паутины, на одном месте не живёт, а бродит повсюду. Очень любит забираться в дома, сумки, обувь. Укус его приводит к параличу, а потом к удушью. Понял теперь, почему я тут развёл курятник?

-- Цесарки ваши ложатся спать с курами, едва стемнеет. А если паук заберётся ночью?

-- А видишь, маленькие сОвки дремлют под самой стрехой? Пока ещё молчат, а позже начнут улюлюкать -- сканировать звуковыми импульсами пространство. Я их пуховыми птенцами выдрал из гнезда, выкормил изо рта и приручил. Они вроде наших совок-сплюшек, лопают жуков и тараканов, тут они здоровенные, как кони. Ну и пауков. Индейцы и метисы считают сову демоническим существом, которое приносит несчастье. Ругались со мною из-за них. Но у меня мои сОвки работают исправно. Несчастья мне и так тут перепало по самые дыхательные дырки, пауков мне только не хватало.

-- А ты, дед, родину ненавидишь, как я?

-- По-настоящему ненавидит тот, кто на ненависти зарабатывает. Таких мало в истории -- князь Курбский, Герцен, Солженицын, Горбачёв, остальные в пролёте. Нам с тобой за наше русоедство не платят, наоборот, это мы за свою ненависть расплачиваемся. Если плюнешь в историю свой родной земли, она изблюет тебя со всем накопившемся гноем, а в котором ты потонешь с головой. Вот мы в этом гное и барахтаемся.

-- А бежать ты пробовал в город?

-- Ты без проводника и шага по горной сельве сделаешь.

-- Кинооператоры европейские фильмы про природу снимают. Они все городские и белокожие, а не местные.

-- Им дома все нужные прививки сделают да сыворотку от укусов пауков да змей с собой на год вперёд дадут. И десяток местных проводников в придачу оплатят. Отснятые ленты хорошо идут на кинорынке.

-- А есть другие варианты выкрутиться из нашей каторги?

-- Сколько угодно. Можно, например, повеситься или наняться тайком провозить кокаин через мексиканскую границу.

-- Это та же кабала с игрой в русскую рулетку.

-- Тогда выживай потихоньку, если бог даст.

-- Десять лет такой каторги слишком много для одной жизни, чтобы расплатиться за "ориндж-кард". Кстати, а сколько же тебе лет, дед?

Тот ответил сквозь зевок беззубым ртом, почти засыпая:

-- Скоро тридцать.

Конец