Искатель. 1974. Выпуск №3

— Простите, товарищ капитан, а помогали ваши советы?

— По секрету скажу — не спрашивал. А вы не слышали, жаловался кто-либо?

— Не слышал ни слова.

— Пусть и наш с вами разговор останется между нами.

— Товарищ капитан, а почему вы догадались, что я матери писем не писал?

— Вы о них не говорили. И не пишите жене «скажи матери», «передай матери». Напишите и сообщите, о чем считаете нужным, сами. Поймите, Лазарев, ведь это невежливо. Даже обидно и той и другой. Главное же — будьте терпеливы, делая выводы, и тверды в решении. Видите — держится человек вас, и вы держитесь его, а удерживать — напрасный труд.

— Этот совет только для меня?

— Да. При таком характере, как у вас.

— А какой у меня характер?

— Вы умеете быть прямым, вы откровенны. И не умеете хитрить.

— А как же «дипломатия»?

— Дипломатия — это умение держать себя достойно, уважая обычаи других. Хитрость в лучшем случае полуправда…

Глубокий вздох и ворчание Сашки на кровати оторвали Трофима от воспоминаний.

— Слушай ты, Лазарев, я алмаз нашел и сдал.

— Везет человеку!

Трофим обернулся к Сашке и увидел, что тот лежит на кровати одетый, чего с ним никогда не случалось, да и представить себе такое невозможно. А лицо друга, сообщившего радостную новость, выглядело просто несчастным.

— Заболел, что ли? — обеспокоенно спросил Лазарев.

— Типун тебе на язык.

— Да в чем дело? Говори.

— Алмаз я нашел — и сдал.

— Ну а как же? — недоумевал Трофим.

— Да никак… — зло ответил Сашка.

— Жалеешь…

Попов промолчал.

— Приз за находку получишь, — сказал Трофим. — Мог бы и не найти. Дело такое.

— Наплевать было бы.

— Ну и сейчас наплюй. Велика важность.

— Ты знаешь, сколько стоит мой алмаз? — Сашка сел в постели. — С ума сойти можно! Три «Волги» и две яхты. Самое малое…

— Прикинул? — усмехнулся Лазарев.

— Прикинул… — кивнул Сашка и принялся грызть ногти.

— Чего это ты за ногти взялся? — удивился Трофим.

— Детская привычка. Отвык, да вот вспомнил.

— Забудь. И об одном и о другом. Самое милое дело, — по-дружески посоветовал Лазарев. — Считай, что пожелал в личную собственность «ТУ-134». Самому смешно станет.

— Тошно на душе.

— К Анке сходи, потрепись. Может, полегчает.

— Не-е… Трошка, ты мне друг?

— Стал бы я от кого другого выслушивать этакую околесицу! — фыркнул задетый вопросом Лазарев. — Послал бы я его подальше — и дело с концом. Тоже мне, «переживания»…

— Пойдем на охоту. Тошно в городе. По три отгула у нас заработано. А? Глухарей постреляем.

— Сразу не дадут.

— Знаешь, я алмаз назвал «Солдат».

— Здорово!

— Дадут отгул. Я попрошу.

— Ну раз знаменитость попросит… — рассмеялся Трофим. — Тогда дадут! Поохотиться — это ты хорошо придумал. Сколько времени собираемся. В общество охотников записались, ружья купили, а не стреляли из них ни разу.

4

Сашка по прозвищу Лисий Хвост постучал по кабине, и машина остановилась. Лазарев и Попов спрыгнули на разбитую вдрызг дорогу как раз на половинке, на середине пути от Алмазного до Славного.

Пасмурная, промозглая ночь сгустилась перед рассветом. Редколесье, расступившееся на мари, выглядело черной стеной.

— Точно, это та самая болотина? — передернув плечами от холода, спросил Трошка, чуток вздремнувший в кузове.

— А как же! — звонко отозвался Сашка. — Она самая. Видишь, две кривые лиственницы?

— Не… — буркнул Трошка и полез доставать из машины рюкзак и ружье в чехле. — Ты ничего не забыл?

— Чего мне забывать? Все на мне. А лиственниц и я не вижу…

— Может, не та марь?

Хлопнула дверца кабины, и к ним подошел шофер, прокашлялся, погремел спичечным коробком, прикурил. От крошечного желтого огонька тьма сделалась еще неприглядней.

— Чего забрались в такую глушь? — спросил шофер. — Места знаете?

— Все места одинаковые, — фыркнул Сашка.

— Тогда чего? — шофер закашлялся, сплюнул и затянулся так сильно, что стал виден хитрый прищур его глаз.

— Места, где водятся глухари, все одинаковы, — наставительно сказал Сашка.

— Хитер ты, Лисий Хвост… — Мотор дал сбой, чихнул, и шофер не договорил фразы, замер, прислушался.

— Ты поезжай, — сказал Сашка, — а то начадишь тут, вся дичь разбежится.

— От вас самих соляркой до полюса воняет, — добродушно отозвался шофер. — Но местечко я это запомню. А вас я, значит, захвачу послезавтра либо у парома, либо тут. Ночью я буду, часа в три.

Снова хлопнула дверца, взыграл мотор, и борт с яркими стоп-сигналами поплыл от них. Малиновые огоньки дергались и вихлялись, словно хотели разбежаться. То один, то другой пропадал в дорожных буераках, но тотчас выныривал. И опять искорки принимались мотаться друг подле друга, пока не скрылись за дальним увалом на просеке.

Охотники еще постояли. Потом слабое предрассветное дуновение отнесло от них солярный чад, и они оба, не сговариваясь, глубоко вдохнули густой таежный воздух, тяжеловатый от обилия влаги.

Резко выдохнув, Трошка снова вздохнул, но теперь уже не торопясь, принюхиваясь:

— Не болотом — рекой пахнет. Точно, та марь.

— А как же, я ж в оконце на спидометр посмотрел.

— Хитер.

— Как Лисий Хвост, — с готовностью подхватил Сашка и вдруг расхохотался во всю мочь. Но звуки его голоса словно придавила темнота и сырость.

— Вздрюченный ты последнее время. Вечером слова нельзя было добиться, а тут лешачишь.

— Эхо здесь заливистое.

— То — ясными вечерами в речной долине. Там берега скалистые. Пошли?

Сашка не ответил. После приступа веселья он помрачнел, точно раскаивался в какой-то ошибке.

— Пошли? — снова спросил Трофим.

— Погоди. Вот там на взгорке стоп-сигналы покажутся…

— Дались они тебе.

— Покажутся? А? Там взгорок должен быть, перед обрывом. Увидим, как думаешь? Должны увидеть.

— Загадал чего?

— Да… — тихо отозвался Сашка.

— Чудак ты.

— Я, может, про охоту.

— Да полно там глухарей. Гадать нечего, — Трофима раздражала нервозность друга.

— Видишь — огоньки? — воскликнул Сашка. — Я говорил, что обязательно покажутся на косогоре.

Лазарев в ответ только плечами пожал. В темноте Сашка этого, конечно, не приметил и зачавкал сапогами в сторону мари. Трошка за ним. Они продвигались по опушке меж редкими лиственницами, которые можно было разглядеть, едва не ткнувшись носом в ветви. Сашка, однако, угадывал их почему-то раньше. Вскоре Трофим различил в глубине продолговатой мари блеклое пятно тумана, которое будто светилось.

Шли они долго, то и дело проваливаясь в болотную жижу выше щиколотки.

Рассвело без зари. Просто сделалось светлее окрест. Засияли гирлянды росинок-линз, повисших на поблеклой хвое.

Сашка, шедший впереди, старательно обивал капли стволом ружья, а потом обернулся и, ощерившись в немой улыбке, сказал:

— Ишь, сколько брильянтов.

Обнаженное пространство болотистой кочковатой мари, седой от росы, постепенно сужалось. Впереди поднялась темная иззубренная стенка еловых вершин. Деревья росли за взгорком, и распадке, взрезь наполненном туманом.

Долина выглядела серым волокнистым морем, и когда они опускались в нее, то вроде бы погружались в немотную хлябь, скрадывавшую даже звуки шагов. Подошвы сдирали на спуске мох с камней, и приходилось быть очень осторожным, чтобы не поскользнуться и не покатиться по скалистому разъему.

Однако не прошли парни и половины спуска, как туман сделался особенно густ, так, что головки сапог едва различались, и вдруг пелена оборвалась. Открылась долина, совсем не похожая на лесотундровую марь. Строгие пирамиды елей уступами спускались к темной реке, и среди их густой зелени кое-где пестрели цветастые осенние осины. Туман тем временем поднялся выше, и его будто не хватило, чтоб затянуть все высокое небо. Он стал расползаться, рваться лохмотьями, открывая мягкую голубизну.