Чумные (СИ)

- Не стоит, за меня не беспокойся, все будет хорошо. Да и не могу я, отцу срочно нужно лекарство. - Ответил Нил, подбадривая ее улыбкой. Ванесса улыбнулась в ответ, как обычно, одними губами, слегка. Не так уверенно, как он.

- Да, ладно. - Ответила она еще более тихим голосом. - Удачи тебе.

- И тебе. Спокойной ночи.

Он шагнул за порог и закрыл дверь. Какое-то мгновение было слышно, как он бежит по крыльцу, потом по мокрой земле, потом все стихло.

Остался только звук дождя. Ванесса все еще стояла у двери, сложив руки под грудью, взгляд все еще смотрел на дверь. Тогда в ней как будто порвалась натянутая тетива, она выдохнула прерывисто, неровно, так же вздохнула. Сердце все никак не хотело успокаиваться, а мысли о Ниле были слишком навязчивыми. Почему он не замечает ее? Она ведь старается быть с ним доброй, старается от всего сердца. Вроде бы, у нее даже получается...

- Проклятье! Дьявольщина! Да почему... - Ванесса силой воли закрыла себе рот, чтобы сдержать более сильные ругательства. Выдохнула, чувствуя, каким горьким стал воздух и как от него сводит горло. Она ведь и так знала, почему. Ее холодность отпугивает всех. И как бы Ванесса не старалась, ее все равно будет видно, эту фальшь, ее старания выглядеть чуть добрее, чем есть на самом деле. Она действительно испытывала к нему нежные чувства, скорее всего, именно это и есть любовь, и старалась как-то показать это, но она не могла выразить это так же, как остальные девушки, начисто лишенные манер, стыда и совести. Рядом с этими девочками, которые одинаково глупо улыбаются родителям, подругам, мужу и любовнику, для которых признание в любви что-то ожидаемое, а отказ - не фатальное, которые всегда со всеми веселы и искренни, Ванесса выглядела глупо со своей скромностью и нерешительностью. Ей оставалось только идти на поводу у своего сердца, слушать его, действовать так, как оно велит, и надеяться на лучшее. Поэтому ее попытка провести с Нилом вечер была обречена на провал. В поселке много других, более подходящих ему девушек, веселых и общительных, тех, которые радуются празднику и играм, сплетням подруг и церковной службе, словом, близких народу. Нил со своей романтической натурой не обратит внимания на странную замкнутую девушку, живущую на отшибе и проводящую большую часть дня в саду, выращивая ингредиенты для препаратов, или дома, читая книги и осваивая премудрости алхимии. Ему нужна прекрасная дама, а не алхимик. Но она все равно попытается еще раз, может, даже признается ему в любви, если смелости хватит.

Ванесса еще несколько минут бесцельно ходила по дому, сложив руки на груди, выгоняя горький воздух из легких. Потом тряхнула головой, отчего длинные черные волосы метнулись по воздуху, прогнала неудобные ей мысли. Она снова села на кровать, поставив свечу рядом, на табурет, взяла с него книгу. Потом развернула ее на странице с тканевой закладкой. Чтение вскоре отвлекло ее от мрачных и неудобных мыслей, ей снова завладел интерес и азарт, она прервалась только один раз для того, чтобы запереть дверь на замок.

Ванесса легла спать поздно, когда фитиль свечи погас, утонув в растаявшем и расплывшемся по табурету воске. О Ниле она вспомнила только перед тем, как провалиться в сон.

III

Ранним утром следующего дня с "Гордого" стала видна узкая полоска земли у самого горизонта.

Шторм нанес закаленному в боях фрегату несколько новых ран. Крепления на бизань-мачте не выдержали сильных порывов штормового ветра, паруса раскрылись. Матросы не смогли их снять и потому срезали, чтобы спасти заднюю мачту. Теперь на ней вместо парусов болтались обрубки канатов и куски парусины. Бизань-мачта сильно вывернулась и держалась на честном слове, стараниями моряков.

Пожар на верхней орудийной палубе почти наверняка произошел из-за разбившейся масляной лампы, которая из-за крена слетела с крючка и разбилась об бочонки со смолой, которой смазывались снаряды баллист. Его удалось потушить только потому, что баллисты никогда не оставались без присмотра, пожар начали тушить вовремя. Не подними оружейники тревогу сразу, стал бы "Гордый" маяком посреди моря, бессмысленным и недолговечным.

Потерь среди экипажа не было. На верхней палубе были самые опытные моряки, побывавшие не в одном шторме. Остальных, то есть бывших военный моряков, загнали внутрь корабля. В момент возгорания никто не стоял к смоле близко. Несколько человек получили легкие ожоги во время тушения пожара. С ними Филипп закончил быстро.

Лекарь был доволен результатами. "Гордый" не пострадал сильно, на ремонт, по его прогнозам, не могло уйти больше трех недель. Погибших не было, раненных всего четверо, с ними Филипп управился за час. Состояние капитана не менялось с момента входа в шторм, новых симптомов не появлялось, хуже не становилось, лучше - тоже. Это постоянство, пусть и недолгое, было воспринято лекарем как благая весть. По крайней мере, тело боролось с недугом на равных, установился некий баланс, который стоило поддерживать до излечения.

Когда с проблемами корабля и пострадавших было покончено, Филипп подумал, что стоит заняться своими ранами.

До этого момента он не чувствовал недомогания. Лекарь не помнил, что и как произошло, помнил только, что пол под ним резко накренился, и секундой позже наступила темнота. По словам моряков, его нашли на полу в каюте, где он лежал рядом с сундуком. После пробуждения Филипп немного подождал, чтобы прийти в себя, и принялся за работу. Он проверил капитана, записал его состояние на лист пергамента, обработал ожоги, вывихи и переломы пострадавших моряков. Только через полчаса он начал вспоминать, что произошло. Кажется, он слышал треск. Может, это трещали доски? Тогда отчего он потерял сознание? Наверняка его что-то ударило. Или он ударился обо что-то. Скорее всего, столбик у изголовья кровати выскользнул у него из рук во время сильной качки, и он упал. Сама мысль насчет того, что его что-то ударило, казалась Филиппу абсурдной: если бы какой-нибудь из предметов мебели оторвался от пола и обрушился ему на голову, это повлекло бы за собой мгновенную смерть. Он сам налетел на что-то, и скорее всего это был сундук.

Филипп решил перестать гадать и бегло оглядел все болевшие места, которых было немало. Только теперь, лишившись обязательной работы и лекарских хлопот, он заметил свое недомогание. Слегка кружилась голова, его тошнило, была налицо легкая дезориентация. А еще головная боль, которую Филипп заметил с самого начала, но не обратил на нее внимания: сейчас у него на теле не было такого места, которое бы не болело. Лекарь представлял собой один большой синяк и чувствовал себя так, как будто гигант постучал по нему молотком.

Его опасения подтвердились, когда он снял маску и начал снимать подшлемник. На затылке как будто загорелся живой уголь, и не просто загорелся, впился в череп таким же, как он, живым сверлом. Лекарь стиснул зубы и запустил пальцы под подшлемник. Сразу же он почувствовал тепло и влагу, через секунду нащупал большую липкую кровяную корку, которая приклеила к ране его одежду на голове. Позже раздался тихий мокрый треск, зубы лекаря сжались сильнее, заскрежетали, перемалывая едва сдерживаемые ругательства, по легким во время выдоха прошлась дрожащая волна беззвучного стона боли. Когда подшлемник отделился от раны, Филиппу больше всего захотелось подняться на палубу и швырнуть его в море, или найти в трюме молоток потяжелее и как следует размягчить дрянную кожу. Порвать, перегрызть зубами, перемешать обрывки с жижей из отхожего места и слить в самую глубокую выгребную яму Вселенной. Лекарь сдержал себя и от ругательств, только небрежно кинул на сундук красный от крови, скомканный и помятый со злости кусок кожи. В ведре с пресной водой он отмыл голову от засохшей крови, промыл и ощупал рану. В холодной воде боль не была такой сильной, края раны онемели и не взрывались болью от прикосновения. Кожа вместе с плотью порвалась в одном месте и сжалась в другом, при этом ее что-то сильно вдавило в череп. Удар тупым предметом с длинной прямоугольной гранью, подумал алхимик. Даже сейчас под пальцами ощущалась прямая бороздка из вдавленной плоти. Значит, все-таки сундук, и не по касательной, а по прямой траектории. Точно в затылок.