Я - Степан Разин

К берегу подходили струги и загружались захваченным ясырём: коврами, золотом, драгоценной утварью и камнями, украшенными золотом, оружием, жемчугом, дорогими, заморскими тканями. Волокли в струги пленных и ставили у берега бочонки с вином - праздновали победу над басурманами. Пьяные казачки с хохотом обряжались в дорогие, расшитые золотом халаты, украшали папахи золотыми диадемами, надевали на заскорузлые, распухшие от весёльной гребли пальцы перстни, на кисти - браслеты.

- Батьке слава! Степану Тимофеевичу - урра!!!

- Атаман, веди нас дальше!

Хмельной, я стоял с полной чашей, покачиваясь в казачьем кругу. На дорогом ковре лежали ближние есаулы, облитые вином.

- Гей, соколы - отомстим персидским собакам за наши обиды! Пусть помнят удалых ребятушек Стеньки Разина! Надолго помнят! - я выхватил саблю и она начала свистеть у меня над головой. - Пейте, гуляйте, соколы - празднуйте победу над мусульманами!

Порыв ветра приносит запах гари. Слышно, как весело занялся пожар, скрыл городок. Даже сюда доносится плач прекрасных чернооких персиянок.

- Эй, казаки - женю вас всех! Хватайте кизылбашек - оставим правоверным после себя память!

- Вот так атаман - слава Степану Тимофеевичу!

Казаки хватали персиянок за длинные чёрные косы, тянули их к себе и с хохотом целовали в алые, кричащие рты, заставляли пить вино, насильничали, тянули за собой в море.

Что же это был за посёлок? Теперь не упомнишь - все они схожи... Некогда было осматривать - время не ждало.

Сказочный дворец, утопающий в зелёном острове сада. Плеск фонтанов, несущих прохладу. Золотые, дымящиеся плошки с нефтью. Золотая арка - впереди белый мрамор дома, прохлада чистых плит. Белые ступени. Я несусь впереди. За мной чуть отстал Сергей. В голове хмель, веселье. Миновали майдан, где разбили винные погреба купцов. Навстречу двое шаховых солдат с обнажёнными махайрами. Выхватил пистоль и нажал курок, наставив в грудь ближайшему персу. Саблей отвёл удар второго солдата и тут же достал его шею. Голова покатилась вниз, бешено вращая выпученными глазами и подпрыгивая на ступенях.

- Берегись, атаман! - кричит Серёжка.

Слышу выстрел его пистоля. В дверях падает ещё один солдат в золочёном колонтаре и пикой в руках.

- Вперёд! - кричу я и перепрыгиваю через мёртвое тело.

Серёжка бьёт из пистоля с лёту точно между глаз - даром, что кривой.

Врываюсь в тёмный зал. Перед глазами блеснул кривой турецкий ятаган. Отпрыгиваю в сторону и с размаху рублю. Замечаю, как темнеет белоснежная чалма и к ногам падает седобородый старик.

- Пёс! - кричу я.

Чалма откатывается в сторону и обнажает лысый череп, из раны на котором сочиться кровь. Рядом лежит ятаган - на золотой рукояти крупный, редкий рубин. Я склоняюсь, чтобы поднять оружие и тут на меня с криком и плачем бросается она...

- Отец! О, мой отец! - кричит она, и её кулачки с ненавистью барабанят мою грудь.

Неожиданно в её руке появляется узкий генуэзский кинжал, и она пробует им меня ударить. Смеясь, я вырываю у неё из рук кинжал и откидываю в сторону. Оборачиваюсь к вошедшему Серёге:

- Смотри, какая райская птица мне попалась!

- Красавица! - соглашается есаул.

Огромные глаза, словно чёрный омут, закружат, унесут в пучину - не вынырнешь. Бархатные опахала ресниц, алый бутон пухлых губ, жемчужные, ровные зубы, две чёрные, достающие до пола косы. Персиянка одета в золото и жемчуга, алые персидские штанишки и короткие, расшитые мелким жемчугом полусапожки. Юлдус - это значит "звезда".

В испуганном, тёмном омуте её глаз, под огромными ресницами отразился я - чёрный от солнца и пыли, пропахший потом и кровью, залившими мой кафтан. Мы замерли - один подле другого. Она - испуганная, маленькая птичка - в глазах застыл ужас. Я - победитель, атаман "гяуров", страшный разбойник. Щемящая тоска вдруг стиснула мне сердце, мне стало её жаль - диковинный, аленький цветочек. Как она прекрасна - редкая краса! Не выдержав, я впился в её губы - забыть, всё забыть: войну, боль и всё остальное! Она закричала и попробовала выцарапать мне глаза.

- Ах ты дикий цветок! - её сопротивление лишь распалило меня, и я повалил принцессу на пол. - Уйди, Кривой! - кричу есаулу.

Персиянка плачет, кусается, а я смеюсь,

- Ты мой ясырь, моя добыча. Теперь ты всегда будешь со мной! - я рву её такие непрочные и лёгкие одежды...

Много позже я спускаюсь по ступенькам дворца. На моих плечах трепыхается и плачет ковёр. На ступеньках сидят Серёжка и Черноярец.

- Отнесите её в струг!

Серёга смотрит на меня и спрашивает:

- Атаман?!

- Я сказал - в струг!

Он молча повинуется, но в его глазах укор.

Я обнимаю Черноярца:

- Это моя славная добыча - потом увидишь!

Иван протягивает кувшин с вином. Хмельные глаза подмигивают мне:

- Отведай, атаман, закрепи удачу - славное вино нашли казаки!

Горькая, терпкая сладость вина напоминает мне её имя - Юлдус. Это единственное, что она мне сказала...

Любила ли она меня? Нет. Ненавидела - рабы никогда не любят своих хозяев. Только я не хотел видеть её своей рабой - а она никем иным быть тоже не хотела. Я любил её, я мог подарить ей целую Персию. Она всегда молча и безропотно принимала меня. Я же вкушал её ласки - ласки испуганного ребёнка. По ночам я слышал, как она тонко и тихо плачет и молится своему богу... Единственное, что она мне подарила - своё имя...

Как-то в одном из городков я с есаулами разъезжал по улице и вдруг из какой-то подворотни выскочил под ноги коню и бухнулся на колени перс в залатанном халате. Размазывая слёзы по щекам, он что-то лопотал, указывая на старую, покосившуюся хижину в конце улицы.

- Ну-ка, есаулы, проверим - чего от нас хочет басурманин, - я направил коня в конец улицы.

Из хижины доносились женские крики.

- Никак, казачки балуют, - хмуро процедил Серёжка Кривой.

- Сейчас проверим, - я соскочил с коня и решительно толкнул дверь ногой.

Двое пьяных казаков в голубых кафтанах, из бывших стрельцов Лопухина, раздели и пытались изнасиловать дочь и жену перса. В центре хижины, на ковре лежал зарубленный молодой сын хозяина. Стрельцы, увидев меня, пьяно заорали:

- Батька-атаман - смотри, каких курочек поймали!

Один, пьяно шатаясь, шагнул мне навстречу.

Я рассёк его от ключицы до паха. Второго порешил Серёжка. Женщины испуганно смотрели на нас, прикрывая руками оголённые места. Перс кинулся к нам, что-то лопоча.

- Уходим, Сергей!

Пламя вспыхнувшего от пожара городка трепетало малиновыми языками, отражаясь в вечернем море. Перегруженные добром струги были готовы к отплытию.

- Эй, казачки-работнички, - я поднял саблю над головой, - видите?!

- Видим, батька! - весело прокричал берег.

- Вот этой саблей порублю, если дознаюсь, что кто-то обижал голь. Неважно, кто он - перс или христианин. Зарублю!

О смерти двух стрельцов уже знали.

Струги молча отчалили от берега без прежних шуток и весёлого свиста.

- Из-за баб порубил удальцов, а сам персидскую княжну держит на струге, - сказал кто-то тихо за спиной.

Я резко обернулся. Мохнатые шапки опущены вниз - никто не смотрит вперёд. Вёсла быстро поднимаются и без брызг опускаются в море.

- Кто?! - выкрикнул я.

Молчание.

Я знал, что казаки недовольны появлением на головном струге прекрасной полонянки. "Околдовала батьку-атамана. Приворожила к себе - и друзья ему теперь не друзья!" Ревновали меня...

- Не за баб я их порешил, не за жёнок персидских, а за совесть их, что позволила им обидеть такого же, как и они, человека, - я улыбнулся. Вешайте бояр, разоряйте купчишек, рубите шаховых наместников, а своих - не троньте. Нам сопутствует удача, на Дону песни сложат о нашем походе, а здесь ещё век будут помнить и ночами высматривать синее море - не плывут ли где казачьи струги. Столько мы уже освободили наших братьев христиан-полоняников?! Ждут нас - так и помчимся дальше по побережью, принося братам свободу и карая их хозяев - пускай запомнят ватагу Стеньки Разина!